Многие из нас знают, кто такой Колумб – человек, открывший Америку. Но мало кто знал, даже из моего поколения, кто был первооткрывателем Биро-Биджана. Информация об этом была настолько просеяна через партийные фильтры, что кроме имени М.И. Калинина, всесоюзного старосты, как тогда в народе его называли, других причастных к этому событию людей, вроде и не было. Но кроме партийного ока, нашу область не миновали репрессии 1937-1938 г.г., а также организованная и начавшаяся в 1949 году борьба с космополитизмом, в результате чего тысячи лучших её представителей были расстреляны или сосланы в сталинские лагеря.

Так получилось, что, работая над книгой «Лэхаим, Биробиджан!», я заново открыл для себя имя Бориса Львовича Брука — человека, отдавшего свои силы, знания и душу освоению нашей области. Человека, которого по праву можно назвать открывателем и первопроходцем, нашим биробиджанским Колумбом. И весьма знаменательно, что Законодательное собрание ЕАО в канун 75-летнего юбилея Еврейской автономной области приняло закон о присвоении Б.Л. Бруку звания «Почетный гражданин Еврейской автономной области».

Борис Львович Брук (на снимке) родился в 1885 году в маленьком еврейском местечке Мезень Черниговской области, в бедной семье сапожника. Природа наделила его в полной мере талантом, умом, благородством. Он окончил с золотой медалью классическую гимназию. После неоднократных попыток, лишь в 1910 году (для евреев существовала пресловутая пятипроцентная норма) его приняли в Киевский политехнический институт, где он увлекся экономикой сельского хозяйства.

Затем Брук работал в Воронежском сельскохозяйственном институте. Его научные труды печатались в Воронеже и Москве, они были доступны для понимания и простому крестьянину. За многочисленные публикации научных работ Борис Львович получил звание профессора без защиты докторской диссертации, что в то время допускалось.

Наравне с научной деятельностью его привлекала и идея обустройства еврейской автономии в СССР. Вместе с другими единомышленниками Брук перебрался в Москву для работы в КОМЗЕТе, объездил Крым, Украину, Белоруссию. Вывод после тех поездок у многих был один: территории густо заселены, конфликтов с коренным населением не избежать, надо искать новые, необжитые земли.

В 1927 году была подготовлена группа ученых и специалистов, которые вошли в состав экспедиции, направляемой на Дальний Восток. Общее руководство было возложено на профессора В.Р.Вильямса, начальником экспедиции был назначен Б.Л. Брук, получивший надлежащую бумагу, подписанную М.И. Калининым.

По приезде в Хабаровск Б.Л.Брук выступил перед руководителями края с докладом о плане работ, представил своих коллег, в числе которых были почвоведы-агрономы В.А. Францесс, А.И. Харциев, А.Я. Буш, ботаник И.В. Галкин, инженеры В.М. Энгельгардт, и Н.И. Рычков, помошник Б.Л. Брука С.М. Каплан.

Скрупулёзно велся журнал экспедиции. За месяцы работы было пройдено 1559 километров, сделано 147 почвенных разрезов, взято до 2000 тысяч проб, выполнено 150 геоботанических описаний, оформлено в виде гербариев 1500 образцов растений. Обследовано 20 водных артерий в 54 точках, описано 12 плотин и пять водяных мельниц, изучен водный режим на 280 гектарах угодий. Брук с помощниками лично обошел и обследовал почти 300 дворов в Екатерино-Никольском, Пузино, Бабстово, Биджане и других селениях, собрал данные по 150 семейным бюджетам.

Когда впоследствии Брука спрашивали, почему была выбрана эта далёкая таёжная глухомань, Борис Львович неизменно отвечал: «Когда после долгой и тяжелой дороги вышли мы на станции с таким милым названием Тихонькая, стояла сущая благодать: светило солнышко, воздух ароматный, чистый, кругом яркая зелень, а главное – почти сплошь незаселенные просторы. Немногочисленное местное население с радостью встречало новых поселенцев».

Но такое приятное начало омрачили последующие будни походов по непроходимой дальневосточной тайге. Как написал потом в своем отчете Б.Л. Брук: «Поход был несомненно тяжелым, ночевки под дождем, тяжелые переходы, гнус, встречи со зверем, трудные переправы через многочисленные реки и речки, подъем в горы, местами переходы и переправы через топкие болота и кочкарник, условия питания – всё это доставляло немало лишений. Но члены экспедиции, движимые познавательными целями и осознанием поставленной перед ними задачи, осуществляли намеченную программу полностью, нигде не останавливаясь перед препятствиями»

Общий вывод, сделанный экспедицией, был таков: район перспективен для развития сельского хозяйства, станция Тихонькая имеет главное значение в этой части приамурского района, так как связана колесным путем с селом Михайло-Семеновским (ныне — село Ленинское) и остальным побережьем.

Отчет Б.Брука об этой первой экспедиции в Биро-Биджан был одобрен в Хабаровске и поступил на рассмотрение в вышестоящие органы. Президиум ЦИК СССР на своем заседании решил закрепить свободные земли Приамурья за КОМЗЕТом.

Брук принял деятельное участие в работе КОМЗЕТа по организации переселения евреев в область, одновременно занимаясь научной деятельностью. В 1929 году в Москве была издана книжка Б.Л.Брука «Биробиджан», ставшая популярной в регионах, где действовали пункты по отправке евреев на Дальний Восток. Эта небольшая брошюра (на первой странице Борис Брук пишет, что посвящает ее «переселенцам-пионерам 1928 года») произвела большое впечатление на потенциальных переселенцев.

Но в Москве не все было спокойно в те годы. Свирепствовал руководитель НКВД Г.Г. Ягода. В 1930 году Б.Л. Брука вместе с его коллегой профессором А.В. Чаяновым арестовали по надуманным мотивам. В июле 1930 года Чаянов был осужден по сфабрикованному делу «Трудовой крестьянской партии». В октябре 1937 года он был вновь осужден Особым совещанием при НКВД СССР и тогда же расстрелян. Его жена, просидевшая в лагерях с небольшими перерывами 18 лет, умерла в 1983 году, так и не добившись реабилитации мужа (он был реабилитирован Верховным судом СССР лишь в 1987 году).

Семья Брука несколько месяцев не знала, в какой тюрьме его содержат, в связи с чем дочь Бориса Львовича Брука Нина Борисовна, с которой я встречался в Хабаровске, рассказала мне драматическую историю поиска отца. Только благодаря активной помощи Екатерины Пешковой, жены М.Горького, к которой они обратились с просьбой помочь разыскать отца, семья вскоре узнала, что его содержат в Бутырке. Затем последовала ссылка в Казахстан, потом в Хакассию на поселение, и следом выслали всю семью. Только через три года, когда пришла справка об освобождении, Брук получил разрешение уехать из Абакана в Биро-Биджан. Но клеймо бывшего зэка висело над ним почти всю жизнь.

По приезде в Биро-Биджан Б.Брук отправился на расположившуюся недалеко от села Бирофельд областную сельскохозяйственную опытную станцию. Поселили семью в деревянном двухквартирном доме. В квартире было две комнаты и кухня, все остальные удобства — во дворе. В должности заместителя директора по научной работе Б.Брук развернул большую исследовательскую работу по изучению возможностей развития сельского хозяйства в местных почвенно-климатических условиях. Работой станции заинтересовались за границей, сюда приезжали делегации из Аргентины, Австралии, Палестины, помогали оборудованием. В 1935 году Б.Л. Брук был отмечен званием ударника за исключительно ценную работу «Направления сельского хозяйства Еврейской автономной области (плановое районирование)» и широкую общественную работу в области.

Наступивший для страны трагический 1937 год, когда без причины десятки тысяч людей были подвергнуты репрессиям, сломал все планы и намерения биробиджанских ученых. Были арестованы директор опытной станции Е. Митновицкий и К. Щупак, кандидат наук, работавшая в области картофелеводства. Изгнан с работы с немыслимыми унижениями Б. Брук. В 1938 году он переехал с семьёй в Биробиджан. «Деревянный дом, в котором мы жили, — вспоминает его дочь Нина, — стоял на углу улиц Димитрова и Ленина. В те годы были большие проблемы с продуктами и дома держали с десяток кур, которые неслись и хоть как-то давали возможность пережить голод».

В тот же период встал вопрос о ликвидации Научной комиссии. Обком ВКП(б) на своем заседании посчитал необходимым комиссию сохранить, реорганизовать и расширить её работу. После проведенной реорганизации комиссии в качестве научного сотрудника по секции краеведения был приглашен Б. Брук. В Областном архиве хранятся документы, подтверждающие активное участие Брука в ее работе.

Занимаясь организацией в г. Биробиджане музея краеведения и разрабатывая программу отдела природы, Брук принимает участие в подготовке документов на заседание правительства области по отводу 2-х комнат для музея в строящемся помещении библиотеки, а также подготовке задания к проектированию с тем, чтобы в 1941 году построить музей.

25 сентября 1939 года было принято постановление Облисполкома «Об организации краеведческого музея в области». Учитывая исключительное значение организации музея, президиум постановил:
«1. Поручить Облплану и Облоно возбудить ходатайство перед Совнаркомом РСФСР о включении в титульный список строительства 1940 года здания Краеведческого музея в г. Биробиджане с расчетом окончания строительства в 1941 году.
2. Как крайняя мера, вызванная необходимостью разворота работы и сохранения имеющихся экспонатов, признать целесообразным передать музею две комнаты во вновь строящейся библиотеке после передачи её в эксплуатацию.
3. Поручить зав. Облоно (тов. Кантору) поставить вопрос перед Крайоно и Наркомпросом о присылке типовых проектов и смет на Краеведческий музей.
4. Организатором и руководителем Краеведческого музея утвердить т. Брука, работника Научной Комиссии, которому поручить представить смету и штатное расписание музея до 1/1-1940 г.».

Работая в Научной комиссии, Брук принимает участие в подготовке материалов по изучению и описанию работы крестьянских хозяйств в колхозах Икор и Валдгейм с тем, чтобы их можно было направить на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства. Он ведет исследовательскую работу по организации овоще-картофельной базы для городского населения северной части области (Облучье-Биробиджан), составляет овоще-картофельный баланс на 1940-1942 г.г. и план колхозно-совхозного строительства для покрытия дефицита в этих продуктах.

В те же годы Брук по совместительству преподаёт математику в средней школе № 1, оставив яркий след в качестве педагога. Как говорила мне его бывшая ученица Нина Лазаревна Герцвольф, которая впоследствии стала заслуженным учителем школы РСФСР: «Нам вообще повезло — он был у нас классным руководителем. Строгий и добрый, рассеянный и внимательный, наивный и мудрый. Учитель преподнес нам главную науку – быть человеком с честью и совестью. От него мы впервые услышали Соломоновы и Моисеевы заповеди: «Не доставляют пользы сокровища неправедные», «Не делайте неправды в суде, в мере, в весе, измерениях». И все это на уроках математики».

Педагоги и выпускники школы № 1 (Б.Л. Брук – первый слева в первом ряду)

Брук три года вел математику в классе, в котором училась его дочь Нина. Она рассказала мне, что « папа требовал от учеников «самого простого и самого красивого решения задачи». Борис Львович очень любил математику, и его внук Борис, мой сын, также пошел по стопам деда, став профессором математики».

В 1943 году Б. Брука пригласили на работу в Хабаровский НИИ сельского хозяйства на должность старшего научного сотрудника. С новой энергией он берется за науку. Монография Б. Брука « Пшеница на Дальнем Востоке» стала основой его докторской диссертации. В 1948 году в Киеве защита диссертации прошла без единого черного шара. В это время в стране началась новая кампания борьбы с космополитами, и Брук опять попал в опалу. ВАК не утверждает его диссертацию. Дочь Брука, Нина Борисовна, откровенно призналась мне, что причина, по которой не утвердили диссертацию отца, — его еврейское происхождение. Об этом рассказал им бывший его коллега профессор И.В. Якушкин.

А на Брука снова обрушились травля и суд неправедный. Единственного в Хабаровском институте профессора вместе с двумя уборщицами уволили … по сокращению штата. И Брук вновь стал безработным.

Беспартийный Брук был неудобен для партийной власти. Его свобода в общении с разными людьми, переписка с зарубежными учеными вызывали раздражение и недовольство. Дом Брука был всегда открыт для друзей и просто знакомых.
О таких людях, как Брук, обычно говорили: святой человек, альтруист. Его творческое наследие составляет свыше ста книг и статей. Он владел пятью языками, в том числе знал идиш и иврит. Уже будучи на пенсии, он делал переводы с еврейского, английского, немецкого, писал стихи, рассказы. Многие его работы так и не были опубликованы.

Бруку было за 80 лет, когда к юбилею области Хабаровская студия кинохроники готовила специальный киножурнал. Журналист Михаил Ханух, работавший над сценарием, узнав о роли Б. Брука в образовании Еврейской автономной области, попросил дать интервью. Нина рассказала мне, что Борис Львович был безмерно счастлив, что о нем вспомнили в канун предстоящего юбилея. Но каково же было ему после выхода журнала на экран не увидеть там себя. Журналист не смог объяснить, кто и почему вырезал эти кадры. Брук страдал от того, что его незаслуженно вычеркнули из истории ЕАО.

Его трудами воспользовались многие ученые, защитив впоследствии диссертации, иногда так и не указав источник своих исследований. Б.Л. Брук скончался в возрасте 94 лет. Лишь после смерти к его архивам проявили интерес институты, где он работал в лучшие свои творческие годы.

Я очень рад, что по прошествии стольких лет мы еще раз вспоминаем имя человека, без которого, может быть, не появилась бы на карте России Еврейская автономная область. Борис Львович Брук вошел в историю ее образования, как исследователь, как ученый, как человек, отдавший лучшие годы своей жизни нашей дальневосточной земле. Пусть люди знают и помнят, кто был биробиджанским Колумбом нашей земли.

Портрет Иосифа Израилевича Либерберга, первого председателя облисполкома Еврейской автономной области, открывает галерею портретов руководителей, возглавлявших её в разные годы, на третьем этаже правительственного здания. Портрет был выполнен по единственной тогда имевшейся фотографии И.И. Либерберга – в кожанке и кепке, которая мелькала в нескольких изданиях и не отличалась оригинальностью. Его имя и деятельность на этом посту до последних лет были практически неизвестны жителям нашей области.

Фотография И.И. Либерберга в кожаной фуражке и пальто
вошла в так называемый Харьковский фотоальбом, подаренный Биробиджану,
и была, по сути, единственной, на которой запечатлен
первый председатель облисполкома ЕАО

К великому сожалению и стыду, имя Иосифа Либерберга даже не вошло в первый Энциклопедический словарь, выпущенный в области в 1999 году. Но и в Российской Еврейской Энциклопедии то, что о нем написано, в том числе о периоде жизни, связанной с Биробиджаном, и трагическом конце, — не соответствует реальным событиям, произошедшим с ним и его семьей. Слишком рано, на самом взлете грандиозных планов и мечтаний, оборвалась жизнь этого незаурядного человека. Слишком мало из того, что было задумано, он успел реализовать за неполные два года жизни на биробиджанской земле и деятельности на посту первого председателя исполкома ЕАО.

Несколько десятилетий спустя о жизни Иосифа Либерберга написала в своих воспоминаниях уже в Израиле Э. Розенталь-Шнайдерман, которая была близким другом семьи. Её воспоминания, изданные за границей на идише, не дошли до биробиджанского читателя, не нашли они интереса и в России, скорее, из-за того, что носителей идиша с каждым годом у нас становилось все меньше и меньше. Возможно, поэтому одна из ценных книг о нашем прошлом, рассказывающая о первых годах строительства области, о людях, стоявших во главе процесса созидания первого еврейского государства, так и осталась для нас закрытой книгой.

До девяностых годов прошлого столетия из нашей области не вышло ни одного материала об этом незаурядном и одержимом идеей человеке, посвятившем всего себя созданию еврейского государства на берегах Биры и Биджана. За последние два десятилетия лишь небольшую информацию, посвященную И. Либербергу, можно найти в книгах Д. Вайсермана «Как это было» и «Биробиджан – мечты и трагедия», статьях исследователей из Украины – Е. Меламеда и Х. Бермана, где указаны отрывочные сведения, которые, к тому же, требуют уточнений. В 2002 году попытался вернуть это имя из забвения Б.Котлерман, бывший биробиджанский журналист, а ныне ученый из Бар-Иланского университета. Его повесть «Дни Иосифа» была опубликована в газете «Община», издаваемой Биробиджанской еврейской религиозной общиной «Фрейд». Более полный анализ работы И. Либерберга на посту заведующего кафедры еврейской культуры Академии наук Украины и директора института Еврейской пролетарской культуры дал киевский ученый А. Заремба в монографии «Биробиджанский проект: идентичности в этнополитических контекстах ХХ-ХХI ст.». Как оказалось, Иосиф Либерберг отдал Биробиджану почти девять лет своей яркой и короткой жизни, так и не увидев результаты своего труда. В числе первых из нашей области он был репрессирован и расстрелян, а его жена Надежда, отсидевшая восемь лет в лагерях, и дочь Тамара несли на себе проклятье Сталина — печать ЧСИР (член семьи изменника Родины). И только время остановило страшное колесо кровавой истории, о которой даже сегодня власть не любит говорить. Из памяти людской не вычеркнуть беспредел НКВД, узурпацию власти в руках одной партии, одного человека, приведшие к этим трагедиям, и любой, кто пойдет по этому пути, должен помнить о неотвратимости суда истории.

В книге Екклезиаста, сына царя Давидова, царя в Иерусалиме, есть заповедь: «Не скоро совершается суд над худыми делами: от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло» (глава 8.11). Пусть не скоро, но свершится суд, и забывать об этом нельзя!

Этот рассказ о семье Либерберга — первая попытка соединить недавно открытую информацию из материалов уголовного дела № 123, а также переводы из мемуаров его бывших коллег и, конечно, самое ценное — воспоминания его внучки Ирины Новицкой, родных и близких, которым пришлось заново пережить тяжелые трагические события, впервые узнав о многих не известных страницах трагической жизни дорогого им человека.

В семье приказчика Израиля Либерберга и мастерицы–корсетницы Розы из небольшого уездного городка Староконстантинова Волынской губернии 27 октября 1899 года (по новому стилю) родился мальчик, которого назвали Иосифом. Одному из четырех детей Израиля, появившемуся под созвездием Скорпиона, судьба определила, как и предначертано знаком зодиака, не простой жизненный путь – яркий и неординарный, полный жизненного огня и драматизма, роль лидера, сродни Моисею, зовущего народ за собой. Ему предстояло пройти долгий и трудный путь лишений и невзгод длиною в тысячи километров, чтобы привести евреев к новой обетованной земле. Через несколько лет после рождения Иосифа семья Либерберга переезжает в г. Винницу. Там, в 1913 году, он заканчивает городскую четырехклассную школу. Вскоре Израиль находит работу приказчика в Киеве в большом меховом магазине, и вся семья переезжает в предместье, на Слободку, на левом берегу Днепра. Поскольку они, как и многие другие евреи, не пользовались правом жительства в Киеве, то приезжали ежедневно на пароходе или мототрамвае в город. Позже, в своей автобиографии, Иосиф напишет: «Уже с первых лет жительства на Слободке я начал работать в качестве репетитора, давая частные уроки на дому. Таким образом, я зарабатывал рублей 15-20 в месяц, что дало мне возможность самому учиться и в конце концов поступить в шестой класс частной гимназии, которую я окончил в 1917 году.

После этого я поступил на историко-филологический факультет Киевского университета. Университет я не закончил, поскольку уже с первого года революции я был поглощен политической деятельностью. Еще на школьной скамье в последнем классе гимназии я начал читать нелегальную литературу на русском и еврейском языках. К сожалению, моя политическая деятельность в первые два года пошла по мелкобуржуазному руслу. Я вступил в Евр. Соц. Дем. Раб. Партию (Поалей-Цион). В конце 1918 г. я, в связи с все большей радикализацией своих взглядов, перешел в образовавшийся к тому времени Комфарбанд, а в июне 1919 г. вступил (вместе со всем Комфарбандом) в КП(б)У». В своих воспоминаниях о том времени его коллега и соратник Эстер Розенталь-Шнайдерман писала: «Когда партия большевиков во главе с Лениным провозгласила Советскую власть, близкие друзья левого поалей-циониста И. Либерберга праздновали его 18-летний день рождения. Он любил рассказывать о том, как его скромный день рождения превратился в политический праздник. Именинник горячо клянется: он будет преданно бороться за свободу России, за Россию без эксплуатации человека человеком, за Россию, где все народы и нации будут жить как братья!» Иосифу только исполнилось восемнадцать лет, когда революция призвала его под свои знамена, оторвав от родителей, домашнего очага, подхватила и понесла по полям военных и политических сражений, в которых гражданская война разделила страну на два лагеря. В каждом городе, слободке трудно было разобраться – кто за красных, а кто перешел к белым, на чьей стороне воюют твои родные и друзья. Он принимает участие в восстании против гетмана, захватив совместно с десятью другими товарищами редакции кадетских газет «Утро» и «Вечер». Не просто было разобраться в то время, с какой стороны дует этот переменчивый «политический ветер» революции.

По воспоминаниям родных Иосифа, на формирование и становление его взглядов на жизнь, политических пристрастий в те годы существенное влияние оказал Моше Рафес – один из крупных политических деятелей Бунда и Евсекции (1883-1942). Он был почти в два раза старше Либерберга. М. Рафес работал редактором и сотрудником ряда газет и журналов на идише, написал большое количество книг на идише и русском языке. Как один из руководителей Бунда, он входил в исполком Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Бунд направил М. Рафеса на Украину возглавить местную организацию. По всей видимости, именно в этот период происходят первые политические шаги Либерберга — вступление в Бунд, участие в работе Киевской организации, которой руководит М. Рафес.

С началом революции в Германии в ноябре 1918 г. и гражданской войны на Украине М. Рафес приводит к расколу украинскую организацию, провозгласив 1 марта 1919 г. создание Комбунда, который затем преобразуется в Комфарбанд, куда следом вступает и Иосиф Либерберг, принимая активное участие в его работе, публикуя уже свои политические статьи на идише, русском и украинском языках.

В том же году Комфарбанд, при активном участии М. Рафеса, входит в компартию Украины. Под влиянием М. Рафеса Иосиф Либерберг вступает в ряды КП(б)У. Он добровольно идет в Красную Армию рядовым красноармейцем и принимает участие в борьбе с петлюровскими частями. Вскоре его направляют в распоряжение Главкома Комфарбанда для работы в Еврейском военном секретариате (Еввоенсеке). Либерберг объезжает местечки Подолии для вербовки еврейской революционной молодежи в Красную Армию, участвует в подпольной работе в Полтавской губернии, занимается партийной работой в Бердичеве.

М. Рафес привлекает Либерберга к участию в работе различных конференций, что позволило Иосифу ближе познакомиться и войти в круг лиц, занимавшихся активной политической деятельностью и работавших в еврейских организациях как в России, так и за её пределами. Либерберг участвует в работе Киевской конференции, а также Третьей Конференции Евсекции, состоявшейся в Москве 4 -11 июля 1920г., на которой он присутствовал в качестве делегата от Киевской Евсекции с правом решающего голоса и был, наверное, самым молодым её участником. Иосифу в то время был всего 21 год.

В этой конференции приняли участие 64 делегата с решающим голосом и 20 делегатов с совещательным голосом. Третья Конференция продолжалась 7 дней, в течение которых прозвучало более 130 выступлений, включая доклады. В ней приняли участие 10 представителей из различных партий и организаций, в том числе из Германии, Польши, Литвы и Белоруссии.

Среди участников этой конференции своей активностью выделялись: М. Рафес, А. Мережин, С. Диманштейн и др. Там же присутствовал М. Литваков. Впоследствии все эти деятели еврейских организаций окажут серьезную поддержку Либербергу в работе на посту председателя облисполкома ЕАО, но уже после его расстрела тот же М. Литваков опубликует о нем разгромную статью. Только недавно, когда удалось разыскать внучку Иосифа и Надежды — Ирину Новицкую, мы, наконец, узнали подлинную историю и трагедию их семьи. Ирина рассказала о неизвестных страницах жизни семьи Либерберг, которые позволяют нам понять внутренний мир этого человека и оценить, во имя чего он отдал все свои силы и знания, организаторский талант и саму жизнь. Первое подробное письмо Ирины, которое я ждал с волнением, оправдало мои надежды. С первых его строк я почувствовал, что именно так, с молоком матери, впитывались и воспитывались у детей первых переселенцев любовь к истории и культуре народа, закладывались его традиции.

Ирина пишет: «Это волшебное слово Биробиджан знаю от рождения. Это слово с самого детства ассоциировалось во мне с далекой и волшебной страной, которую строили мои дедушка и бабушка, и я чувствовала, что когда-нибудь должна туда приехать. Я восхищена тем, что кроме меня кто-то еще сохранил память о моем дедушке, думаю, Вы и сами можете себе это вообразить. Я выросла с сознанием того, что являюсь потомком необыкновенного человека, но была уверенна, что не осталось никого, кроме меня, кто о нем сохранил память. Поэтому трудно описать, какое эмоциональное потрясение я перенесла, когда из ссылок в интернете я узнала, что о дедушке помнят и пишут!

Моя мама, Тамара Иосифовна, умерла 10 лет назад. Меня, в основном, воспитывала бабушка, Надежда Абрамовна, от которой я и узнала о дедушке. Она изредка рассказывала мне отдельные эпизоды из их жизни, описывала различные картинки их прошлого, и в конце рассказа, когда речь заходила об Иосифе, моя мама начинала рыдать, а бабушка успокаивала и вытирала ей слезы и себе влажные глаза. Её слезы были уже давно пролиты за долгие годы сталинских лагерей. Я крепко обнимала их и тоже плакала, тогда ещё не понимая до конца, что происходит с ними, что заставляет их так переживать. Бабушка была удивительной по силе характера личностью, равной которой я в своей жизни не встречала. Мне было 12 лет, когда я её не стало.

Эти юные годы, проведенные с ней, оставили неизгладимый след в моей жизни. Рассказы бабушки о жизни и трагической судьбе её мужа, моего деда, которого я никогда не видела, но, казалось, хорошо знала и полюбила всем сердцем, стремилась быть похожим на него, стали для меня глубоко личным состоянием души. Это проявлялось во всем: и в работе, и в отношениях с людьми. Образ дедушки присутствовал рядом со мною постоянно, и именно осознание этого, возможно, и дает мне смелость всегда поступать самостоятельно, нестандартно. Я говорю об этом специально, потому, что думаю, что это и есть определяющий фактор в моей жизни».

Первое письмо Ирины, словно острая боль, пронзающее сердце, и, наконец, наступившая возможность излить накопившиеся за много лет эмоции, казалось, закрытой для всех темы, которой никто, даже из ближайших родственников и друзей не касался, взволновал её до глубины души. Она представить себе не могла, что кто-то может влезть в святая-святых – историю семьи, интересоваться и знать то, чего она не знает. Она считала, что жизнь её бабушки и дедушки, глубоко личная, только ей принадлежащая тайна, но оказалось, что судьба её предков – это часть истории еврейского народа, истории создания Еврейской автономной области, в которой фигура Иосифа Либерберга становится всё более известной, а его роль в становлении и развитии автономии более значимой. Наше общение, рассказы и размышления о трагической судьбе Иосифа Либерберга, его жены Надежды, пережившей лагерные драмы, её дочери, оставшейся на долгие годы сиротой при живой и любящей матери, возвратили Ирину в прошлое. Этот зов из дальнего детства, где рядом были дорогие ей люди, вернул её в тяжелые воспоминания, которые заставили заново пережить драматические минуты жизни. Она решила написать мне, а значит, всем биробиджанцам, свое послание.

«Мы пришли в этот мир благодаря нашим предкам. Мы несем в себе частицу каждого из них. Они жили для нас, и они живут теперь в нас…

Я надеюсь вспомнить обо всех моих родных и собрать, хотя бы виртуально, через много десятилетий нашу семью вместе. О семье по маминой линии я знаю немного. У моей прабабушки Фриды, вышедшей замуж за сахарозаводчика Абрама Гольдштейна, было две дочери — Надежда и Софья. Фрида покинула своего мужа, прожив с ним не более пяти лет, т.к. пожелала поехать учиться, захватив обеих своих крошек. Муж был категорически против обучения женщин, поэтому Фриде пришлось «бежать» из дому. Она выучилась на акушерку и всю жизнь посвятила этому великому делу – содействовать появлению на свет новой человеческой жизни. Фрида жила в кругу семьи своего брата, у которого было много своих детей, в основном мальчиков. Надя прекрасно училась в гимназии, но в свободное время отчаянно бедокурила, нисколько не отставая от сорванцов братьев. Особым шиком у них считалось залезть в чужой сад, нарвать яблок и угостить ими хозяина этого сада! В округе все соседи знали, что Нюшин дядя, не разбираясь, оплачивал остекление выбитых окон, т.к. считал весьма вероятным, что сделали это его племянница или сыновья. Близкие звали Надю «Нюшей» с самого детства, и затем всю ее жизнь. В семье помнили, как Нюшу в детстве украли цыгане. Когда девочка пропала, поднялся переполох. Кто-то подсказал дяде, что цыганский табор, стоявший неподалеку, быстро снялся с места и исчез. Дядя организовал настоящую погоню и, настигнув цыган, обнаружил среди них свою племянницу, весьма счастливую и радостную.

Когда девочку забрали, на перекрестке долго стояли и плакали обнявшись две женщины — Фрида и немолодая цыганка, не желавшая расставаться с девочкой, в которую буквально влюбилась. Она говорила, что никогда не слышала такого голоса и не видела, чтоб кто-то так танцевал! А потом она ещё долго рассказывала Фриде о том, какая судьба ждет эту необыкновенную девушку… Все, кто знал Нюшу, попадали под очарование ее необыкновенной личности — веселая, задорная красавица — не по женски сильная и ловкая. Она была центром притяжения семьи и всех окружающих. У Нюши было потрясающее «оперное» контральто и она постоянно распевала арии, занимаясь домашними делами.

Любовь своей жизни моя бабушка встретила почти случайно: она поехала погостить к своему отцу, а через город в этот момент проходили военные формирования. Так судьба столкнула моего дедушку, Иосифа Либерберга, с моей бабушкой Надеждой Абрамовной. Молодые люди сразу же обратили внимание друг на друга!

Отец Нюши с первой же минуты не одобрил такого знакомства: Иосиф был юноша незаурядный, что и говорить, но он был выходцем из иного круга, а значит совсем не пара его чудо дочери! Но разве могло иметь значение мнение отца для Нюши в подобном вопросе? Все решилось сразу и навсегда! Огромного роста, молодой, красивый и необыкновенно талантливый юноша был подстать моей бабушке своей неуемной энергией, азартностью и веселым нравом. Они сразу безумно увлеклись друг другом, вместе шли вперед и отступали, преодолевая огромные расстояния, деля на двоих все тяготы и все радости.

Именно тогда у Нюши дал о себе знать врожденный порок сердца. Но все это обнаружилось совершенно случайно и было воспринято как бы шутя, играючи. О больном сердце узнали при почти невероятных обстоятельствах: Нюша и Иосиф, поехав в недолгий отпуск на море, решили посостязаться в плаванье — оба были прекрасные пловцы. И когда Иосиф стал выигрывать и обошел Нюшу, она вдруг застонала, стала его звать на помощь, в общем — тонуть! А он смеялся, не верил, кричал ей: «Хочешь, чтоб я вернулся и чтоб ты выиграла? Нет, ты меня не проведешь!» и плыл дальше.

Когда до него дошло, что она не шутит, что она уже ушла под воду, начался переполох. Иосиф стремительно развернулся и вытащил Нюшу из воды. Слава Б-гу, на берегу нашелся врач, который послушал пульс и сердце и накричал на них: как они смеют женщину с таким сердцем вообще в воду пускать! Вот так и поплавали они в первый и в последний раз.

Иосиф Либерберг и его Надежда.
Фото из семейного архива Ирины Новицкой. Публикуется впервые

Мою бабушку Иосиф обожал, считал её авторитетом во многих вопросах, баловал подарками. Но наряды и обновы не попадали в зону её внимания: она могла завести подруг в дом, открыть шкаф и раздарить им свои наряды, которые он с гордостью привозил ей в подарок из заграничных командировок. А вот в шахматы, шашки Нюша могла играть запоем, и, конечно, общаться, петь, работать, жить она любила так страстно, как никто другой, кого я в своей жизни встречала! Иосиф и Нюша поженились в 1920 году, а 3 мая 1921 года у них родилась дочь, которую назвали Тамар. Её сразу стали называть Тасей, так как, во-первых, у нескольких знакомых дочки тоже оказались Тамарами, а во-вторых, грассирующему Иосифу Тасей называть дочку было проще. Нюша была учителем истории в школе и много времени уделяла своим ученикам. Иосиф был поглощен своей преподавательской и политической деятельностью еще больше. Ребенком занимались фребелички (дореволюционное название воспитательницы детей дошкольного возраста по методу немецкого педагога Фребеля — И.Б.), сестра Нюши Соня и, иногда, бабушка. Так как в то время считалось, что детей вредно рано учить читать, никто не затруднял себя обучением Таси чтению. Но произошло чудо — моя мама в три года сама выучилась бегло читать и начала тайком от своих педагогов-родителей проглатывать книгу за книгой из папиной огромной библиотеки! Она была на этом однажды поймана и наказана, но не была «сломлена» — на всю жизнь у нее сформировалась стойкая страсть к чтению и стойкая ненависть к любым играм, вроде шахмат и шашек, в которые играли родители! А еще мама оказалась «вундеркиндом» — школьную программу проходила очень быстро и «перепрыгивала» через классы».

Послереволюционный период на Украине проходил весьма бурно. Либерберг принимал активное участие в политической работе и преподавательской деятельности. В своей автобиографии, изъятой при его аресте в Москве, он писал: «В 1923 году во время моей работы в Высш. Военно-политич. школе я имел кратковременные колебания троцкистского характера по вопросу о внутрипартийной демократии. Эти колебания показали, что тот мелкобуржуазный груз, который тяготел надо мной в первые годы революции, не был мною сброшен и в первые годы моего пребывания в партии. После известного постановления ЦК ВКП(б) о внутрипартийной демократии я понял всю антипартийность моих колебаний и безоговорочно перешел на большевистские позиции. С тех пор у меня рецидивов колебаний за все 13 лет дальнейшего пребывания в партии не было». Потом этот факт из автобиографии следователи предъявят ему в качестве обвинения.

После освобождения от деникинских банд южной Украины Иосифа Либерберга направляют в Высшую военно-политическую школу в Киеве, где он преподает историю революционного движения в Западной Европе. В 1924 году постановлением ЦК КП(б)У И. Либерберга переводят на работу в Киевский институт народного хозяйства. Будучи преподавателем, а затем профессором истории, он читает курсы лекций в этом и других вузах Киева на русском, украинском и еврейском языках. К нему смело можно было применить термин «красный профессор», как и ко многим другим, однозначно ставшим на сторону советской власти «красных директоров», «красных дипломатов». В 1926 году И. Либерберга утверждают заведующим кафедрой еврейской культуры Академии Наук Украины. Кафедра установила связь с еврейскими научными кругами в СССР, а также с Виленским еврейским научным институтом в Польше, с научными центрами Германии, Франции, Англии, Соединенных Штатов Америки, Канады, Аргентины и других стран.

На презентацию кафедры, которой тогда практически придали значение союзного уровня, прибыли представители научных и культурных организаций России, Украины и Белоруссии. Академик В.Н. Перетц, выступивший от имени Всесоюзной Академии Наук, заявил, что «вся советская научная общественность давно ждала исследователей еврейской истории, науки и литературы. Всесоюзная Академия Наук считает, что в лице кафедры эта область исследований получила прочную материалистическую и действенную основу». Ощутив эту поддержку, И. Либерберг отметил в своем докладе, что «предполагает поставить вопрос о создании всесоюзного объединения еврейских научно-исследовательских институтов».

Следует отметить, что при подведении итогов мероприятий, связанных с открытием кафедры, Либербергу было поставлено на вид за приглашения, направленные отдельным лицам и учреждениям, «враждебным» советской власти, в том числе известному еврейскому историку эмигранту Ш. Дубнову, центральному органу «Бунда» в Польше «Фолксцайтунг» и «Литерарише Блетер». Всё это ему ещё припомнят через десять лет, на допросах, а пока он принимал поздравления именитых ученых. Иосифу Либербергу исполнилось тогда 27 лет.

Летом 1927 года закончилась экспедиция профессора Б. Брука, организованная КОМЗЕТом в Биро-Биджанский район. В воспоминаниях Э. Розенталь-Шнайдерман отмечается, что в институте с огромным интересом следили за результатами научной экспедиции, которая провела исследование далекого от центра России, никому неизвестного Биро-Биджанского района на Дальнем Востоке. Отчеты и выводы этой экспедиции о том, что данный район более, чем другие, подходит для еврейской колонизации, были недостаточно ясными. Сотрудники кафедры хотели знать подробно, в деталях о природных богатствах региона. Оживленная переписка по этому поводу велась Иосифом Либербергом с профессором Бруком и академиком Вильямсом.

Весной 1928 года в Киев пришло известие, что правительство решило передать обследованный район для колонизации евреями и что там, в ближайшем будущем, появится еврейская автономная государственная единица.

В воспоминаниях Э. Розенталь-Шнайдерман можно встретить удивительные сравнения: «Мы были охвачены болезнью «двух Б» (ББ – Биробиджан). И все были заражены микробом ББ. …когда мы услышали о Биробиджане, то нас всех охватила тихая радость: ничего себе, еврейское государство! И какое государство! Пролетарское еврейское государство! Социалистическое еврейское государство!! Осуществляются наши мечты, идеалы тех лет! …Ну что ж, пусть будет так! В добрый час!

…Мы все тогда словно получили укол витамином «Б-2», обещанный Биробиджан дал нам свежий и неожиданный для нас толчок нашим старым чувствам и сблизил».

Она считает знаком хорошего предзнаменования то, что глава государства М. И. Калинин выступал с декларациями о будущем Еврейской автономии, и что это также было отражено в речах и статьях руководителей КОМЗЕТа и ОЗЕТа, и все чаще стал появляться лозунг — Биробиджан должен стать домом для трудящихся евреев, в том числе живущих за границей.

Позиция Калинина, на её взгляд, отражала точку зрению высшего руководства страны и самого Иосифа Сталина. По этому поводу не могло быть никакого сомнения.

В самых больших еврейских центрах капиталистических стран организуются общества для помощи еврейскому переселению в Биробиджан со своими собственными журналами. «У нас начала кружиться голова, — пишет Э. Розенталь-Шнайдерман, — ведь мы становимся своего рода центром всемирного еврейского движения за создание еврейской коммунистической родины!»

В капиталистических странах действовали пробиробиджанские общества. В США и Канаде — общество «ИКОР» и «Амбиджан» и их периодические издания. В Аргентине и Уругвае – «ПРОКОР» и журнал «Найвелт». В Бразилии — «Бразкор» и бюллетень под таким же названием. В Африке существовал «ОЗЕТ» со своим периодическим изданием. В Латвии несколько лет существовала организация «ОМЕК» с журналом «Найерд», которым руководил доктор Макс Шац-Анин и муж Эстер — Ниссон Розенталь (А. Бен-Дов). Во Франции и Бельгии — общества «ОЗЕТ», а их ежемесячный журнал назывался «Трибуна ОЗЕТ», даже в Швеции и Дании действовали пробиробиджанские общества. В Германии, до прихода нацистов к власти, также существовало пробиробиджанское общество со своей газетой.

Первые шаги по созданию еврейской страны на Дальнем Востоке происходят на фоне нарастающей волны репрессий на Западе России. Они приводят к упразднению национальных отделов и евсекций в парткомах, еврейская наука подвергается реорганизации. Несмотря на это, И. Либерберг, используя партийные рычаги, укрепляет свои позиции. Э. Розенталь-Шнайдерман вспоминает: «Институт оказывается в особо привилегированном положении. Когда я туда приехала как аспирантка, Институт получил от государства намного больший бюджет, чем некоторые научно-исследовательские украинские институты того же ранга и масштаба. Либербергу удалось через партийные органы превратить кафедру в самый большой центр идишистских исследований в Советской России». Либерберг понимал, что в Биробиджане будет легче и намного проще организовать работу Института еврейской пролетарской культуры, чем вести её в том же Киеве или в Москве, и считал, что у еврейской области есть все возможности стать центром еврейской науки, культуры и искусства всей страны. В 1929 году И.И. Либерберг становится директором Института еврейской пролетарской культуры при Академии наук Украины. К тому времени, как он писал в автобиографии, им было «выпущено из печати несколько книг (на украинском и еврейском языках), из которых важнейшие «Очерки по социально-экономической истории Англии» и «Великая французская революция». За время научно-педагогической работы он дважды получал научные командировки за границу в 1925 и 1929 гг., оба раза по 4-5 месяцев.

К началу тридцатых годов главным направлением работы института стала разработка вопросов, связанных с процессами создания будущей Еврейской автономии на Дальнем Востоке. Когда в августе 1930 года было провозглашено создание еврейского национального района на Дальнем Востоке, а в сентябре был созван первый съезд советов еврейского района, Эстер Розенталь-Шнайдерман вспоминает, что в институте состоялось праздничное собрание с представителями еврейской и украинской науки, писателями и партийными руководителями. От имени собрания в Биробиджан была послана телеграмма с поздравлениями районному съезду. Тогда же было принято решение, что необходимо кого-то направить в Биробиджан, чтобы понять, что там происходит. Самые подходящие люди для этой поездки — Иосиф Либерберг и Борух Губерман, которые занимают высокие официальные посты и являются блестящими организаторами. Профессор Иосиф Либерберг – историк, ученый, оратор и организатор, руководитель Института еврейской культуры. (По воспоминаниям родных, Либерберг знал 12 языков: русский, украинский, польский, иврит, идиш, английский, немецкий, французский, греческий, латынь, арамейский и сефардский).

Борух Губерман прибыл в Советский Союз из Польши в начале 1920-х. У него были большие заслуги. Несколько лет он был разведчиком, работавшим на польской территории. Авторитет обоих руководителей был велик. В 1932-м году Либерберг и Губерман выехали в Биробиджан. Уже тогда, впервые побывав в Приамурье, Либерберг увидел важность и перспективу развития Биробиджана. С нетерпением институт ждал их возвращения. По воспоминаниям Эстер, никогда в большом зале Украинской Академии Наук не царило такое приподнятое настроение, когда они отчитывались о том, что видели и делали в Биробиджане. Они говорили о собраниях, которые проводили с руководителями района, о выступлениях на митингах, куда собиралось почти все население и на протяжении многих часов люди стояли под открытым небом, чтобы послушать дискуссии, которые велись с руководителями района. Они вернулись очарованные его просторами, с восторгом рассказывали о визите на Бирскую сельскохозяйственную испытательную станцию, где увидали, что на биробиджанской земле растут культуры, которые цветут только в жарком климате, и те, которые растут только на севере. Они говорили о водных ресурсах, лесных богатствах, которые обеспечат быстрое и дешевое строительство предприятий и домов для переселенцев.

Большое впечатление на них произвела прогулка с рыбаками по Амуру, который может обеспечить уловом весь Дальний Восток. Амур ждет, чтобы переселенцы наладили на нем судоходство и построили мощные гидроэлектростанции. Эстер пишет: «Народ сидит как зачарованный. Это прямо-таки тысяча и одна ночь! Когда они начинают описывать сокровища, которые скрыты в глубинах биробиджанских недр, мы представляем, как будут дымиться трубы металлургических заводов и сыпаться искры мартеновских печей в завтрашнем еврейском социалистическом государстве…». Но пока что решение этих задач проходит плохо, рассказывают посланцы с тревогой. В Биробиджане мало заботятся о прибывших переселенцах, которые живут в ужасных условиях. Питание очень плохое. Профессионалы не используются как следует. В руководстве района находятся люди, которые бюрократически относятся к прибывшим. Местный КОМЗЕТ и ОЗЕТ беспомощны, и переселенцы бегут обратно. Хорошо, если остается только половина. Колоссальные средства затрачены впустую. Либерберг и Губерман обращаются с письмами к партийному руководству на Дальнем Востоке и в Москве, где указывают, что переселенцы живут в недопустимых условиях, отбор проводится неправильно, агитация за переселение в Биробиджан ведется недостаточно серьезно и активно. Эта критика вызывает недовольство у биробиджанского руководства и у руководителей КОМЗЕТа и ОЗЕТа в Москве. После долгих колебаний М. Литваков, старый знакомый Либерберга, редактор центральной еврейской газеты «Эмес», все же согласился опубликовать статьи, в которых они пишут о том, что массовый отъезд переселенцев нельзя списать только за счет проливных дождей, которые залили всю область летом 1932 года. Виновато в этом и руководство района, которое плохо работает. Впечатление от двух статей было очень сильным.

В этой обстановке Иосиф Либерберг, как пишет в воспоминаниях Розенталь–Шнайдерман, созывает общее собрание всего института: «На повестке дня стоит всего один пункт: Биробиджан. Либерберг произносит пламенную речь: «Мы должны создать новые контингенты еврейских переселенцев!». Он так зажигает публику, что из зала слышны голоса: «Давайте все включимся в практическую работу! И уже сегодня!». Со всех сторон раздается: «Запишите меня!».

Институт прерывает научную работу на целый месяц. Более 60 ученых делятся на бригады, состоящие из двух человек. Один более молодой ученый, другой постарше и отправляются по голодным, наполовину вымершим местечкам Украины агитировать еврейскую бедноту переселиться в Биробиджан. И. Либерберг дает последний инструктаж. И уже все видят, как велики его знания о Биробиджане, как будто бы он там родился, в тайге. Своей верой и любовью к этой новой земле он заряжает энергией отъезжающих. Либерберг и Губерман обращаются с горячим призывом к еврейской студенческой молодежи, к учителям, писателям и ученым. И этот призыв находит соответствующий отклик, поддержку и понимание.

В Биробиджан едет дипломированная интеллигенция из Харькова, Одессы и Киева, молодые писатели и учителя. Бросили свои насиженные места и должности: Борух Губерман с женой, врачом Региной Розенблюм; Александр Заблудовский, Хаим Шиф с женой Шифрой – воспитательницей дошкольных учебных заведений; И. Элевич с женой – врачом; Израиль Рабинович с педагогом Дворкиной; Натан Корман, Беньямин Голдфайн, семейная пара Хайм и Ривка Гусовские – он экономист, она – библиотекарь; И. Квитный, Э. Розенталь-Шнайдерман и другие. До их отъезда в Биробиджан переехали Генах Казакевич с семьей, а немного позднее – Бузи Гольденберг. Их прибытие в Тихонькую будет иметь большое значение.

В соответствии с ориентировочными планами ВЦИКа Биробиджанский район должен был превратиться в автономную еврейскую область в конце 1933 года. Но уже прошел 1933 год, наступил новый, 1934 год. И только 7 мая 1934 года вышел декрет: «преобразовать Биробиджанский еврейский национальный район в Еврейскую автономную область в составе Дальневосточного края. Председатель Всесоюзного центрального исполнительного комитета Калинин. Секретарь – Енукидзе».

Тогда же, в 1934 году, по инициативе Иосифа Либерберга, к семи существовавшим в Институте секциям была добавлена восьмая — секция изучения Биробиджана, и это был шаг навстречу своей судьбе. Либерберг побуждал персонал Института последовать его примеру и переехать в Еврейскую автономную область, характеризуя это как высшую степень самореализации для любого еврейского работника культуры. Обратной дороги не было, тем более что перед его отъездом в Биробиджан обстановка в Киеве, Минске, Москве становилась все более напряженной. Он чувствовал, как с разных сторон сгущаются тучи.

В украинской провинции начал свирепствовать голод, в партячейках велись сталинские чистки, и немногие смогли выдержать эти схватки за жизнь. После 1932 года в Минске наблюдался упадок в работе ИЕПК, а в Киеве наметился подъем. Главной причиной этого стала усилившаяся партийная поддержка работы И.Либерберга на посту директора института. Материальная помощь пришла от Всеукраинской академии. Институт впервые получил разрешение на издание общенаучного ежеквартального журнала, а также лингвистического сборника «Афн шпрахфронт» и научно-популярного педагогического журнала «Ратнбилдунг». И.Либерберг стал редактором нового ежеквартального издания, названного «Висншафт ун революцие», которое, начиная с середины 1934 года до середины 1936, выходило регулярно.

Известный историк А.А. Гринбаум отмечал: «Как ни парадоксально, биробиджанский импульс, возможно, помог киевскому Институту, который, по-видимому, стал считать себя своего рода научным резервом Еврейской автономной области до того момента, когда тамошняя культурная работа не «встанет на собственные ноги». Теперь мы наблюдаем в Киеве, в отличие от деятельности последних лет в Минске, неприкрытое стремление к научным результатам, к «монументальной работе» вместо маломасштабной и случайной. В ходе рекламной кампании в пользу еврейского Института Всеукраинской академии в конце 1934 и начале 1935 года его называли даже крупнейшим еврейским научным институтом в мире. Большие — невероятно большие — планы включали 40-томное академическое издание сочинений Шолом-Алейхема, историю литературы на идиш, словарь советской литературы на идиш, а также историю евреев и историю еврейского рабочего движения». На волне этого подъема в 1934 году Либерберг строил свою дальнейшую работу в ЕАО с прицелом на республику и переносом деятельности Киевского института в Биробиджан. Осенью того года И. Либерберг избирается членом-корреспондентом Украинской Академии наук. И. Либерберг стал на Украине ориентиром и маяком, так как почти одновременно с ним в Биробиджан приехали десятки уже известных и молодых ученых, писателей, учителей, принесших с собой профессиональный опыт, авторитет и веру в будущее автономии.

В октябре 1934 года область впервые самостоятельно принимает бюджет. Еврейская область стала свершившимся фактом! Профессор Иосиф Либерберг был назначен председателем организационного комитета Еврейской автономной области. В это же время завершается подготовка к заключительной стадии образования Еврейской автономной области — созданию административных органов власти. Либерберг выезжает в Биробиджан, где уже намечено проведение Первого областного съезда Советов. Его кандидатура из нескольких обсуждавшихся на разных уровнях лиц получила одобрение в Москве и в Хабаровске. 18 декабря состоялся Первый областной съезд советов, после которого на Пленуме И.И. Либерберг был избран председателем облисполкома.

Интересны воспоминания Шифры Лифшиц о первом выступлении Иосифа Либерберга в Биробиджане: «Мне выпало счастье слушать его первое выступление, которое проходило во время большого собрания учителей и студентов в здании педагогического техникума. Тема его выступления: Планы и перспективы развития области. Выступление было проиллюстрировано картой всех строительных объектов, которые начали строиться в Биробиджане. Он рассказал о том, как будет выглядеть Биробиджан в ближайшем будущем, раскритиковал первые планы, которые возникли с началом формирования области, и что само место столицы было выбрано плохо, потому что на этом месте не хватает площади для развития большого города с большим населением.

Либерберг произвел впечатление всем своим видом. Он был импозантный, высокий, красивый, хорошо сложенный мужчина. Своей речью он всех вдохновил, зажег, так что каждый из нас был готов преодолеть все трудности, которые были связаны со строительством. Мы не только были готовы помогать, но были счастливы, что находимся в области и являемся активными участниками в мероприятии большого масштаба».

И. Либерберг хорошо знает аппаратную работу, знаком с руководителями центральных органов власти, КОМЗЕТа и ОЗЕТа, поэтому, без особой раскачки, после его избрания Председателем Облисполкома начинается напряженная работа по хозяйственному и культурному строительству Еврейской автономной области.

В областном архиве ЕАО имеются многочисленные письма и обращения И.И. Либерберга к Центральным и республиканским органам власти России и Украины по экономическим, культурным вопросам, переселенческой работе, развитию образования и еврейскому языку. В эти первые месяцы работы закладываются основы научного подхода в управлении строительством области. И. Либерберг предпринимает ряд кардинальных шагов по развитию Еврейской автономии, которые мог предложить только он.

1. Практически сразу готовятся документы и проект Постановления Президиума ЦИК СССР «Об организации научно-исследовательского института Еврейской пролетарской культуры» в Биробиджане. В проект Постановления в числе первоочередных мер он считает необходимым включить:
«…2. Предложить Наркомпросу РСФСР приступить в текущем году /с окончанием не позже октября 1936 года/ к строительству:
1. основного большого здания для Института и его лабораторий,
2. здания для академической библиотеки в 300000 томов и
3. жилого здания для научных работников на 30 квартир.
4. Правительству УССР выделить для Института Еврейской автономной области в течение 1936 года не менее 20 научных сотрудников и научно-вспомогательного персонала из состава Института Еврейской пролетарской культуры Украинской Академии Наук.
5. Книжным палатам РСФСР, БССР и УССР включить с 1 июня 1935 года Центральную Биробиджанскую Библиотеку в число учреждений, получающих бесплатно обязательный экземпляр печатной продукции.
6. Дальневосточному Крайисполкому и Облисполкому Еврейской Автономной Области взять строительство Института под свое непосредственное наблюдение и обеспечить открытие института в четвертом квартале 1936 г.»

Не дожидаясь решения по данному проекту, в апреле 1935 года И. Либерберг пишет письмо М. Калинину, в котором пытается убедить власти к годовщине образования области решить вопрос о переводе Киевского института в область. К решению этого вопроса подключается А. Хацкевич — Секретарь Совета Национальностей ЦИК СССР. Он запрашивает ВЦК НА (Всесоюзный Центральный Комитет Нового Алфавита), каким образом можно направить в область группу научных работников. И. Либерберг предлагает свой ответ на этот вопрос. В письме А. Хацкевичу он пишет: «В Киеве и Минске при Украинской и Белорусской Академиях Наук существуют институты Еврейской Пролетарской культуры. …По нашему мнению, необходимо было бы решением центральных союзных инстанций обязать эти институты выделить для Еврейской Автономной Области группу работников филологов, историков и литературоведов.

…Кстати, в свое время мы обращались по этому вопросу к М.И. Калинину, но тогда мы ставили вопрос не о группе работников, а о переезде всего Института (Киевского). Тов. Калинин отнесся к нашему предложению очень сочувственно, но Украина, очевидно, не согласилась на перевод Института в Биробиджан. При таком положении вещей мы считаем необходимым ограничиться постановкой вопроса о группе работников». Часть из них вскоре действительно приехали в автономию.

Иосиф Либерберг, изучив положение дел в ЕАО, пришел к выводу о необходимости создания центра, который должен был бы взять на себя руководящую роль по координации важнейших текущих вопросов и перспективному развитию области. В отсутствии такого органа эта работа ранее велась администрацией Биробиджанского района, представительствами КОМЗЕТа и ОЗЕТа, различными ведомственными организациями, а также Далькрайсполкомом, где непосредственно решались финансовые и организационные вопросы.

9 апреля 1935 года, по решению Далькрайисполкома и в целях изучения производительных сил и культуры ЕАО, Президиум Облисполкома ЕАО постановил учредить при Облисполкоме Научную комиссию по изучению производительных сил и культуры Области. Председателем комиссии был назначен М.А. Бейнфест. На первом заседании комиссии присутствовал И. Либерберг.

Альфред Гринбаум, один из известных в мире науки исследователей еврейской истории, писал о событиях тех лет: «Что касается конкретных шагов, то в 1935 году Либерберг создал научную комиссию, которой надлежало стать исследовательским центром региона, а возможно — и центром еврейских исследований во всем Союзе».

Комиссии передали функции координации и формирования важнейших направлений экономической, социальной и культурной жизни области. Она становится самостоятельным органом, разрабатывающим стратегию и тактику в различных сферах строительства области. Принятая структура и образованные на комиссии секции: Сельско-хозяйственная; По изучению природных богатств; Историческая; Социально-Экономическая; Педагогическая; Языковедения; Этнографическая; Литература и критика; Марксизма-Ленинизма — говорят о том, что была поставлена задача взять под контроль важнейшие аспекты строительства ЕАО. Комиссия должна была заняться сбором материалов архивного, исторического, этнографического характера, а также связанных с изучением производительных сил и естественных богатств области. Предполагалось на базе Опытной Станции привлечь ученых и специалистов к подготовке стратегии развития сельского хозяйства. В дальнейшем, после преобразований, Научная комиссия должна была стать Институтом Культуры Еврейской автономной области.

Личные знакомства И. Либерберга с учеными, писателями, поэтами сыграли позитивную роль в их последующем приезде в Биробиджан. Среди его друзей был Генах Казакевич – первый редактор областной газеты «Биробиджанер Штерн», вместе с которым в Киеве они были редакторами «Словаря политических терминов и иноязычных заимствований», писатели Д. Бергельсон, Б. Слуцкий, Ш. Клитеник и многие другие.

В 1935 году по его инициативе принимаются решения об употреблении идиш как официального языка области наравне с русским. Были основаны школы, в которых языком преподавания был идиш. Вывески на улицах, надписи на железнодорожных станциях, даже почтовый штемпель были на идиш и русском языке. Увеличился тираж газеты «Биробиджанер Штерн».

Чуть позже начинается подготовка к одному из важнейших проектов Научной комиссии — проведению Научной языковой конференции. Она должна была привлечь ведущих ученых СССР и стать исторической по своей значимости в развитии языка идиш. X. Голомшток в своем докладе «О характере и повестке Научной языковой конференции» отмечал: «…Созыв языковой конференции вызвал огромный интерес в различных кругах деятелей культуры и среди широких масс трудящихся в целом…. В прессе уже обсуждались многие проблемы, такие как: создание исторической грамматики, проблема компонентов языка идиш, …вопрос об исследовании диалектов, собрании и изучении фольклора, вопросы создания учебников для начальной и средней школ, проблема создания различных словарей и терминологии и т.д.».

Для участия в конференции планировалось привлечь научные институты Киева, Минска, Ленинграда, Москвы и других городов и центров, где велось преподавание идиша и работали педагогические институты, а также представителей из театров, издательств, редакций газет и журналов, писательских организаций и персонально политических деятелей, педагогов, деятелей культуры и искусства, писателей. К великому сожалению, начавшиеся в 1937 году репрессии перечеркнули все усилия членов Научной комиссии, ученых, интеллигенции Биробиджана, которые больше года занимались подготовкой к конференции.

При поддержке И. Либерберга велось комплектование книжного фонда областной библиотеки из различных издательств Москвы, Украины, Литвы, Белоруссии. В первой исследовательской работе о нашей области, проведенной Я. Бабицким, отмечается, что «в мае 1933 года была создана Биробиджанская районная библиотека при поддержке Киевского института еврейской пролетарской культуры, которая стала известной, как центральная библиотека». Для организации и руководства библиотекой институт ещё раньше послал И. Элиовича, который был директором архива. Институт также направил в библиотеку книги и оборудование. Благодаря известности И. Либерберга, его настойчивости и упорству был собран богатейший книжный фонд еврейской литературы, подаренный Биробиджану из различных библиотек СССР и зарубежья.

Архивные документы, ранее не публиковавшиеся, раскрывают замыслы первого руководителя области, которые заключались в том, чтобы создать национальный колорит и материальную базу культуры, привлечь самых известных деятелей культуры и таким образом придать ей статус центра еврейской культуры страны. В Биробиджан переезжает известный еврейский писатель Д. Бергельсон, которого ставят в один ряд с М. Горьким, о чем сообщили все центральные союзные и еврейские газеты. Тогда же И. Либерберг подписывает постановление «О финансировании строительства дома Д. Бергельсона».

25 декабря 1935 года Облисполком принимает постановление «Об ознаменовании столетия со дня рождения Менделе Мойхер-Сфорима», согласно которому решено присвоить имя Менделе первой улице нового города на правой стороне Биры, идущей от Сопки по направлению к Бирофельду, назвав эту улицу «Проспектом им. Менделе». Также решено было присвоить имя Менделе Центральной еврейской библиотеке, установить стипендию имени Менделе Мойхер-Сфорима в размере 200 руб. в педагогическом техникуме, просить Крайисполком возбудить ходатайство перед Наркомпросом Украины о передаче области Одесского музея еврейской пролетарской культуры им. Менделе Мойхер-Сфорима.

Это уже потом, после постройки нового здания, областной библиотеке дадут имя Шолом-Алейхема, а проспект, названный в честь великого еврейского писателя, о котором никто не мог вспомнить в последующие годы, получит имя Карла Маркса.

Сомнений в том, что это была инициатива И. Либерберга назвать библиотеку именем Менделе, быть не может, так как ещё в начале 30-х годов И. Либерберг в Киеве принимал активное участие в сборе наиболее ценных коллекций книжных собраний и музейных экспонатов для Всеукраинского музея еврейской культуры. После переезда в область он стал добиваться перевода в Биробиджан Киевского института и музея имени Менделе Мойхер-Сфорим в Одессе, киевских библиотечных фондов, прилагал определенные усилия по созданию аналогичного музея и библиотеки в Биробиджане. Вместе с тем, объяснений причины переименованию библиотеки, в архивах пока не обнаружено. Можно предположить, что проходившие в 1939 году юбилейные торжества, посвященные 80-летию со дня рождения Шолом-Алейхема, подвигли власти к такому решению. Но вполне возможно, что решения, принятые «врагом народа» И. Либербергом, подлежали ревизии, в связи с чем и было изменено название библиотеки.

Президиум Облисполкома ЕАО в декабре 1935 года принимает Постановление «О Государственном вокальном ансамбле Еврейской Автономной Области». Речь идет о Ленинградском еврейском ансамбле, который вместе с известным еврейским композитором М.А. Мильнером выразил согласие на переезд для постоянного жительства и работы в Биробиджан. В январе 1936 года намечалось приступить к строительству большого двухэтажного дома для сотрудников ансамбля и особняка для М.А. Мильнера.

В связи со смертью Г. Казакевича в декабре 1935 года Президиум Облисполкома принимает Постановление «Об увековечении памяти тов. Казакевича Г.Л.», в котором говорится о присвоении строящемуся в городе звуковому кино имени тов. Казакевича, а также предлагается переименовать Валдгеймскую улицу в Биробиджане в улицу Казакевича.

В том же году И. Либерберг пишет письмо Народному комиссару обороны К.Е. Ворошилову о необходимости организации на территории Еврейской автономной области в составе находящихся там воинских частей еврейского национального колхозного полка, что имело бы большое политическое значение как среди еврейских трудящихся масс Союза, так и за границей. Полк играл бы крупнейшую культурно-политическую роль в самой области с точки зрения укрепления политического влияния на население, особенно в связи с массовым переселением евреев трудящихся из-за границы, не знающих русского языка и нуждающихся во всесторонней политико-воспитательной обработке. Еврейский колхозный полк оказал бы большое влияние также на развитие социалистического сельского хозяйства и оборонной силы населения области, учитывая необходимость укрепление дела военной переподготовки трудящихся масс и с точки зрения повышения обороноспособности ДВК.

В мае 1935 года И. Либерберг выезжает в Москву для участия в переговорах о переселении евреев из-за границы и выделении товарного займа для строительства в ЕАО. Речь идет о проекте «Агро-Джойнта», директор которой д-р Розен горячо поддерживал Биробиджанский проект. «Агро-Джойнт» должен был организовать в Америке товарный заем на сумму 50 миллионов долларов для строительства ЕАО. «По словам Розена, – писал Либерберг в письме М. Хавкину, — проект «Агро-Джойнта» получил одобрение Рузвельта и его финсоветника Моргентау (Розен этот вопрос лично обсуждал у Рузвельта)».

Не вызывает сомнений, что д-р Розен (Джозеф (Иосиф) Розен, 1877-1949) встречался с президентом США Франклином Рузвельтом и министром финансов Генри Моргентау по вопросу выделения товарного займа Биробиджану. Эти предложения о товарном займе для строительства ЕАО были обсуждены в ЦК ВКП(б), и было решено создать комиссию в составе Калинина, Литвинова и Либерберга, поскольку формально он заключался бы от имени Еврейской автономии. Зарубежные организации в те годы уже оказывали материальную помощь в строительстве области, и более 1500 переселенцев приехали к нам из-за границы.

По моей просьбе губернатор ЕАО А.А. Винников обратился к Генеральному консулу США во Владивостоке С.Р. Курран с просьбой об оказании содействия в поиске документов, подтверждающих факт решения вопроса по выделению товарного кредита. Недавно из США были получены протоколы заседаний «Агро-Джойнта» и «Джойнта» за 16 и 25 января 1935 года соответственно, в которых мы находим подтверждение существования этих архивных документов. На заседаниях этих организаций Джозеф Розен и Феликс М. Варбург — первый председатель «Джойнта», известный финансист и филантроп германского происхождения, ведут речь не только о финансовой поддержке Биробиджанского проекта (5 млн. долларов – товарный кредит), но и о переселении иностранных еврейских переселенцев в Биро-Биджан, в том числе из Польши.

При непосредственном участии И. Либерберга в области разворачивается большое строительство промышленных предприятий, фабрик. Понимая, что без строительной базы не удастся осуществить задуманное, в конце 1935 года запускается три кирпичных завода. Разворачивается промышленное освоение Бирского района (ныне Облученский район – И.Б.) в котором ускоряется строительство Лондоковского известкового завода, увеличивается добыча золота, мрамора, древесины. В 1936 году началось строительство курорта Кульдур. В Биробиджане ведется строительство кирпичных жилых домов, зданий и сооружений, открываются новые артели и предприятия кустарной промышленности.

В начале года И. Либерберг узнал о намерении американских художников подарить свои работы художественному музею Биробиджана, поблагодарил их и заверил, что «одно из больших зданий, строящихся в городе на Бире, будет отдано под художественный музей». Инициатором этой акции был американский ИКОР, с которым начали налаживаться деловые отношения. В конце года картины обещали передать области, к их приему надо было также подготовиться.

Развернутая по всем направлениям развития области работа способствовала принятию Постановления Президиума ЦИК СССР от 29 августа 1936 года «О советском хозяйственном и культурном строительстве ЕАО», в котором определялись меры по укреплению материально-технической базы и финансового положения предприятий области.

В августе 1936 года И. Либерберга вызывают в Москву с докладом на совещание. Последние телефонные переговоры не прибавили ему ясности в вопросе, с чем был связан этот вызов. Поездка в столицу в самый разгар сельскохозяйственных работ, строительства жилья, фабрик, заводов, подготовка к всесоюзной конференции по еврейскому языку и еще многое другое выбивали его из этого графика минимум на месяц.

Анализируя объем проделанной работы за последний год, а также задачи, стоящие перед областью в текущий период, Либерберг задумался над просьбой подготовить и привезти автобиографию. В ней просили отразить его участие в политической работе за последние годы. Кому и зачем понадобилась его автобиография? Ведь в Москве о нем всем и всё давно известно. Он это почувствовал еще в конце 1934 года на беседе в Кремле, перед назначением его председателем облисполкома. Двух лет ещё не прошло, как он работает в области, и за это время в его жизни никаких изменений не произошло. Под монотонный стук колес в размышлениях о будущем автономии быстро пролетели дни. 20 августа поезд прибыл в Москву. На вокзале Либерберга встретили и отвезли в гостиницу «Метрополь». Поздно вечером в номер постучали, он открыл дверь и в растерянности смотрел на входивших в комнату работников НКВД. Один из них, сотрудник оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР Трифонов, предъявил ордер № 7895 на производство ареста и обыска Либерберга И.И., проживавшего в гостинице «Метрополь» в комнате № 354.

В тот же день в комендатуре Административно-хозяйственного управления НКВД СССР, куда был доставлен Либерберг, по квитанциям от него было принято на хранение два фанерных чемодана, значок ВЦИК, 3 книги, 4 блокнота, одежная щетка, безопасная бритва, поясной ремень, прибор для бритья, 7 подворотничков, 4 галстука, портянки, пояс от пальто, а также деньги в сумме 2393 руб. 80 коп.

В ходе личного обыска Либерберга, который продолжался далеко за полночь (протокол датирован 21.08.1936 г.), были изъяты: партбилет нового образца № 0501520, членский билет ВЦИК № 269, значок ВЦИК, членский билет крайсполкома ДВК № 131, профсоюзный билет № 150751, паспорт Либерберга № 140368, разная служебная переписка, телеграммы, материалы к докладу, заявления, статьи на русском и еврейском языках, различные письма, адреса и собственноручно написанная им перед отъездом из Биробиджана автобиография, в которой он указывает год рождения — 1899, что расходится с известными другими документам, ранее опубликованными, где годом его рождения значится 1897. Это одна из загадок Либерберга. На вопрос о наличии у него оружия Либерберг заявил, что у него имеется револьвер «Браунинг», который находится по месту жительства в Биробиджане.

Через неделю после ареста И.И. Либерберга доставили из Москвы в Киев, где 29.08.1936 г. оперуполномоченный СПО (секретно-политического отдела) УГБ НКВД УССР Гречихин вынес постановление об избрании меры пресечения в отношении Либерберга — содержание под стражей в спецкорпусе Киевской тюрьмы. Только после переезда в Киев Иосиф начал догадываться о причинах своего ареста. Он был в курсе многих политических событий в стране, несмотря на то, что почти год не выезжал из Биробиджана.

После убийства Кирова на фоне продолжавшейся антитроцкистской компании НКВД развернул политические преследования против всех, кто ранее придерживался троцкистской платформы или даже взглядов. Сталин решил расправиться с Львом Троцким и всеми, кто хоть словом высказывался в его поддержку, в первую очередь — по политическим вопросам. Начавшийся в августе в Москве процесс над убийцами Кирова должен был вывести на Центр, который занимался подготовкой террористических актов, в том числе подготовкой убийства Сталина, и получал прямые указания из-за границы от Троцкого. По этому делу проходили: Мрачковский, Евдокимов, Дрейцер, Рейнгольд, Бакаев, Пикель, Каменев, Зиновьев, Смирнов, Ольберг, Берман-Юрин, Гольцман, Н.Лурье, М.Лурье, Тер-Ваганян, Фриц Давид.

Газеты ежедневно сообщали об этих событиях, и не вызывало сомнения, какие решения будут вынесены по этому делу. По всей стране НКВД была поставлена задача: раскрыть террористические центры на местах. Даже там, где их не было, их «находили», выдумывая для этого и создавая троцкистское подполье, террористические группы, включая в их состав всех, кто даже в кулуарах высказывал недовольство жизнью, политикой партии.

Первый допрос Либерберга состоялся 2 сентября 1936 года. Иосиф признал, что в 1923 году во время троцкистской оппозиции выступал в военно-политической школе в Киеве с поддержкой троцкистской платформы, но в январе 1924 г. отошел от троцкистской оппозиции. Скрывать не было смысла, так как об этом он написал в автобиографии. В тот период времени он был связан с работавшими в ВПШ троцкистами Корытным, Карповым, Портновым и другими. Позднее по работе сталкивался с троцкистами Маренко и Голубенко, но никакой организационной троцкистской связи с ними не было. Несмотря на это, через три дня помощник уполномоченного СПО УГБ НКВД УССР старший лейтенант госбезопасности Грозный, рассмотрев имеющиеся материалы, нашел, что Либерберг является участником контрреволюционной троцкистско-террористической организации, в которой проводил активную контрреволюционную работу. На основании ст.ст. 126 и 127 УПК УССР постановил привлечь Либерберга И.И. в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение по п. 8 ст. 54 и п. 11 ст. 54 УК УССР.

6 сентября «Биробиджанская звезда» впервые проинформировала жителей области о том, что в ходе работы по очистке от чуждых и вражеских элементов от контрреволюционеров-троцкистов, зиновьевцев, шпионов и жуликов разоблачены троцкисты Либерберг и Волобринский – заклятые враги и обманщики.

9 сентября 1936 года Президиум облисполкома ЕАО принял решение:
«1. Снять Либерберга И.И. с должности председателя облисполкома, исключить его из состава членов пленума и президиума исполкома ЕАО.
2. Просить Далькрайисполком исключить Либерберга И.И. из состава членов пленума и президиума Далькрайисполкома.
3. Просить ВЦИК СССР исключить Либерберга И.И. из состава членов ВЦИК».

Газета «Биробиджанская звезда» от 23 сентября 1936 года писала: «Как заклятый враг, Либерберг снят с работы председателя облисполкома и выгнан из партии. Либерберг все время скрывал свою контрреволюционно-троцкистскую деятельность в 1923 году…». Вспомнили его работу и в Киевском институте еврейской пролетарской культуры, который был превращен «в гнездо контрреволюционеров-троцкистов». Как председатель облисполкома «он окружил себя классово-враждебными элементами, пытался выставить себя единственным строителем еврейской национальной культуры, окружил себя подлыми троцкистами и зиновьевцами…».

О событиях тех дней написано было немало, но даже официальные источники – газеты, журналы, публицистика тридцатых годов — были впоследствии недоступны. Пресса тех лет пестрела разоблачениями врагов народа – троцкистов, шпионов, контрреволюционеров, и за редким исключением можно было узнать, что же в действительности происходило в те месяцы и дни. Почти еженедельно в тюрьме проходят допросы Либерберга, в которых его обвиняют в троцкистской деятельности во время работы в Киеве. Ему предъявляют свидетельские показания ранее арестованных его бывших коллег по работе — Я. Розанова, С. Посвольского, М. Киллерога, И. Гуревича, Е. Перлина, которые причисляют Иосифа к троцкистской оппозиции. Признавая знакомство, он категорически отрицает организационную связь с ними как активными участниками троцкистско-террористической организаци и называет все эти показания ложными.

16 октября 1936 года оперуполномоченный Гречихин вынес постановление о приобщении к следственному делу на Либерберга материалов, поступивших в СПО УГБ НКВД УССР, подтверждавших его участие в контрреволюционной троцкистско-террористической деятельности. Там находились:
1. Информация парторганизации Академии Наук УССР № 6/с от 11.09.1936 г. и зав. отделом науки ЦК КП(б)У от 11.09.1936 г. о том, что:
— Либерберг скрыл от партии свою принадлежность к троцкизму в 1923 г.;
— являясь редактором библиографического сборника, проявил притупление бдительности и пропустил в сборник троцкистско-националистическую работу библиографа Квитного;
— работая в Институте еврейской культуры в Киеве, он содействовал принятию на работу контрреволюционеров-троцкистов-националистов, имевших связь с заграницей;
— на официальное открытие кафедры еврейской культуры при АН УССР пригласил враждебных советской власти и компартии лиц;
— в члены-корреспонденты АН УССР Либерберга рекомендовали арестованные участники контрреволюционной троцкистской организации Киллерог и Семковский.
2. Информация Спецсектора АН УССР № 333 с телеграммой М. Киллерога, что свидетельствует о его связи с Либербергом.
3. Документы, обнаруженные при обыске у Либерберга:
— автобиография, в которой он написал, что состоял в еврейской социал-демократической рабочей партии (Поалей-Цион) и его троцкистских взглядах в 1923 году;
— письмо Либерберга, свидетельствующее о его связях с арестованными участниками контрреволюционной организации Розановым, Посвольским и Лозовиком.

19 октября 1936 года в обком ВКП(б) ЕАО был отправлен партбилет Либерберга № 0501520. В сопроводительном письме, подписанном ВРИД начальника СПО УГБ НКВД УССР капитаном госбезопасности Рахлисом, было указано, что Либерберг арестован за троцкистскую контрреволюционную деятельность.

На первоначальных допросах в период со 2 сентября по 15 октября 1936 года И. Либерберг категорически отрицал свою причастность к деятельности контрреволюционной троцкистско-террористической организации. Даже когда ему предъявили показания ранее арестованных его знакомых, «уличающие» Либерберга в троцкизме, он продолжает всё отрицать.

К середине октября в СПО УГБ НКВД УССР поступили «компрометирующие» материалы, которые были предъявлены Либербергу как «доказательство» его виновности. Учитывая применявшиеся в те годы НКВД методы допросов с использованием «специальных средств принуждения», становится понятным, почему начиная с 19 октября 1936 года Либерберг начал давать «признательные» показания.

В протоколе допроса от 19.10.1936 г., который вел оперуполномоченный СПО старший лейтенант госбезопасности Грозный, Либерберг впервые заявил: «Показания, которые я давал до сих пор следствию – не верны. Я признаю себя виновным в принадлежности к контрреволюционной троцкистско-террористической организации и обещаю следствию в дальнейшем дать подробные показания, как о моей контрреволюционной деятельности, так и деятельности организации». Теперь на допросах Иосиф начинает оговаривать себя, указывая на свою роль и участие в работе троцкистской организации в связи с ранее приведенными показаниями коллег. В своих показаниях он называет: кем он был вовлечен в контрреволюционную троцкистско-террористическую организацию; чем он там занимался; какие поручения выполнял, в том числе по организации троцкистской группы в Академии наук; какие имел беседы с лицами, пользовавшимися его доверием; кого обработал и привлек к контрреволюционной деятельности; рассказывает о своей троцкистской деятельности и называет фамилии, которые, с подачи следователей, следовало считать троцкистами и националистами.

Тем временем в Биробиджане 4-5 ноября проходит Второй съезд Советов ЕАО, на котором принято решение: «Контрреволюционера – троцкиста Либерберга из состава облисполкома исключить». В эти же дни из республик, а также из-за рубежа в адрес съезда поступили поздравительные телеграммы, в том числе: из Минска, Киева, Москвы, от американского и канадского Икора из Нью-Йорка и Торонто. В них нет ни слова об аресте и преследовании снятого с должности председателя облисполкома Иосифа Либерберга.

Между тем допросы не прекращаются, всплывают всё новые и новые фамилии так называемых участников троцкистской организации. Проанализировав имеющиеся в деле протоколы допросов, приходишь к выводу, что весь ход этого процесса был нужен, чтобы доказать существование троцкистского центра в Киеве, в котором одна из главных ролей отводилась Институту Еврейской Пролетарской Культуры, руководителем которого был в недалеком прошлом И.И. Либерберг. Арестовав большинство его коллег по работе, следователи отвели Либербергу роль одного из организаторов этого центра, приписав ему все мыслимые и немыслимые рычаги управления деятельностью этой троцкистской организацией, нити которой вели в Еврейскую автономную область.

Вполне возможно, что следователи смогли убедить Иосифа Либерберга дать признательные показания на его коллег, пообещав взамен вынесение приговора, не связанного со смертной казнью. Другого выхода из этого положения не было, так как решения по данному делу, в соответствии с Постановлением ЦИК СССР «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов» от 1 декабря 1934 года, рассматривались в ускоренном порядке. Это означало, что обвинительное заключение вручалось обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде, где оно слушалось без участия сторон; кассационное обжалование приговоров, как и подача ходатайств о помиловании, не допускалось; приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно по его вынесению.

После 17 ноября 1936 года в уголовном деле нет протоколов допросов Либерберга, хотя еще продолжаются допросы его бывших сподвижников.

Осенью 1936 года жена Либерберга Надежда, взяв ребенка и личные вещи, тайно выехала из Биробиджана в Киев. Как написала в мемуарах Э. Розенталь-Шнайдерман, «его Нюше не нужно было далеко ходить, чтобы увидеться с ним на двух свиданиях, которые им были разрешены (тогда еще был возможен такой либерализм), потому что тюрьма была в нескольких десятках шагов от ее квартиры…». Тюрьма оказалась на той же улице, где жили родители Иосифа, где была его квартира, его институт, где жили его близкие друзья и недруги.

Иосиф не верил в фатальный исход своей судьбы, так как просил жену в те две встречи в тюрьме, которые ей разрешили, принести ему учебник испанского языка – хотел ещё выучить испанский язык. Он недоумевал по поводу предъявленных обвинений, в том числе в том, что он ещё и японский шпион. «Ладно, если бы пытались доказать, что немецкий шпион – я два раза был в командировке в Германии по 4-5 месяцев, а так — что за глупость, в это никто не поверит и на суде все станет ясно и понятно», — говорил он своей жене при встрече в тюрьме.

Да и с троцкистским центром он также не был связан, так как после 1934 года в Москве был всего один раз. Он верил, что справедливость на суде восторжествует. Но чистка в партии и обществе, развернутая Сталиным по всей стране, касалась любого человека, какую бы должность он не занимал. Национальность, возраст, пол, состояние здоровья и даже полное раскаяние не имели никакого значения, приговор – расстрел, был предрешен.

Из протоколов допросов его коллег, арестованных ранее, можно увидеть, какую позицию занимал Либерберг по различным вопросам общественной жизни страны. Понятно, что эти показания тоже могли быть выбиты или были даны под принуждением, но они представляют определенный интерес, так как в них есть его точка зрения, его оценка политической ситуации в стране в те годы. Так, в протоколе допроса Г.Н. Лозовика, профессора истории Киевского госуниверситета, отмечается, что Либерберг, вернувшись из Германии в 1929 или 1930 гг., говорил: «… у нас в партии установилось фактическое единовластие. Демократия совсем изжита. Как хорошо в этом отношении в Германии! Там настоящая свобода слова и мысли. Не боятся говорить и работать. А здесь дрожишь за себя. Ничего, Григорий Натанович, рано или поздно режим внутрипартийной демократии и у нас восторжествует, когда мы сбросим это единовластие…». Он указывал, что руководство не учитывает, насколько гибельна такая система, в особенности для научных работников. На мой вопрос, чем вызвана такая система, Либерберг сказал: «Отсутствие демократии в стране принуждает само руководство к вечной настороженности и боязни за свои посты. Руководство партии пребывает в постоянном напряжении и стремится держать в таком же духе всю партию, чтобы о другом не думали». Отсутствие демократии в стране Либерберг характеризовал как бедственное состояние. Его слова: «Еще несколько лет, сознание масс вырастет, и они через голову руководства начнут энергично добиваться демократических свобод. Нет сомнения, что они этого добьются».

7 марта 1937 года помощником начальника 3 отделения 4 отдела УГБ НКВД УССР лейтенантом госбезопасности Грозным было подписано обвинительное заключение по делу № 123 по обвинению Либерберга И.И. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 54-8, 54-11 УК УССР, и утверждено начальником 4 отдела ГУГБ НКВД СССР комиссаром госбезопасности 3 ранга Курским и Прокурором СССР А. Вышинским.

Учитывая, что утверждение обвинительного заключения Прокурором СССР А. Вышинским могло произойти только в Москве, следует предположить, что незадолго до этого Либерберг был доставлен из Киева в столицу.

8 марта 1937 года состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством армвоенюриста В.В. Ульриха и с участием членов – Н.М. Рычкова, И.М. Зарянова, при секретаре А.А. Батнере. В деле имеется расписка подсудимого Либерберга И.И. в том, что им в этот же день в Москве получена копия обвинительного заключения о предании его суду Военной коллегии Верховного суда СССР. Участь его была предрешена, до расстрела оставались одни сутки, счет пошёл на часы.

9 марта 1937 года состоялось закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР в том же составе. Заседание длилось всего 10 минут. Согласно приговору, «Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Либерберга Иосифа Израилевича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и на основании Постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года подлежит немедленному исполнению». Вечером, 9 марта 1937 года, Иосифа Либерберга расстреляли.

Для того, чтобы политически уничтожить уже расстрелянного Либерберга и снятого с должности и изгнанного из партии Хавкина (бывший первый секретарь обкома ВКП(б), арестован в январе 1938 года), в журнале «Трибуна» — органе Центрального правления «ОЗЕТ» была опубликована разгромная статья М. Литвакова под названием «Что было разоблачено в Еврейской автономной области», который написал её из-за страха за свою собственную судьбу, так как был тесно связан с Либербергом. Но это не помогло М. Литвакову, он был также арестован и умер в тюрьме.

Вслед за И.Либербергом были арестованы и подверглись репрессиям тысячи жителей области, в том числе руководители органов власти, предприятий, простые труженики. Наша область уже не восстановится после репрессий в последующие годы. Её развитие было приостановлено, переселенческая работа перешла под контроль НКВД. Но ещё почти десять лет в документах областных органов власти можно найти отголоски вопросов и проблем, поднятых И. Либербергом в первые годы образования Еврейской автономии.

Как и тысячи других переселенцев, среди которых были ученые, писатели, учителя, инженеры, строители, приехавшие из различных городов СССР и зарубежных стран создавать область, Иосиф Либерберг верил в реальность Биробиджанского проекта, и его первые шаги это подтверждают. Сталинские репрессии поставили крест на самой идее этого проекта, превратив её в дальнейшем лишь в инструмент политики, которым партия манипулировала в последующие годы.

Через девятнадцать лет Главная военная прокуратура, согласно статьи 370 УПК УССР, пересмотрела уголовное дело на И.И. Либерберга. 31 марта 1956 года в Военную коллегию Верховного суда СССР было внесено заключение об отмене приговора от 9 марта 1937 года и прекращении уголовного дела в отношении Либерберга И.И. по вновь открывшимся обстоятельствам.

На этом основании 30 мая 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла определение: «…приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 9 марта 1937 года в отношении Либерберга Иосифа Израилевича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело о нем за отсутствием состава преступления производством прекратить».

Однако следует признать, что власти страны, несмотря на начавшуюся в стране работу по реабилитации, не смогли до конца избавиться от фальши и лжи.

Ирина Новицкая рассказала мне о том, что у них хранится свидетельство о смерти Либерберга, где написано, что он, отбывая наказание, умер 26 июля 1938 года. Только недавно от меня она узнала, что он был расстрелян в Москве и похоронен на Донском кладбище. Комментарии, как говорят, здесь излишни.

Драматически сложилась судьба его жены Надежды. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) все жёны изобличённых изменников родины, право-троцкистских шпионов подлежали заключению в лагеря не менее, чем на 5-8 лет. Во исполнение этого летом 1937 года последовала директива НКВД, по которой жён предписано было арестовывать вместе с мужьями, но к тому времени Либерберг уже был расстрелян и Надежду арестовали, учитывая, что её муж был одним из руководителей троцкистского центра. 27 декабря 1937 года она была арестована как член семьи изменника Родины. Особым совещанием при НКВД СССР её приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей, которые она отбывала в Акмолинском лагерном отделении. Освобождена была 6 октября 1945 года, отсидев весь срок.

Тяжкие испытания выпали на долю дочери Иосифа и Надежды — Тамары. Когда зятя Фриды расстреляли, а дочь отправили в лагерь, бабушка заменила внучке родителей, помогла ей не только выстоять, но и закончить школу, чудом поступить в университет (детям репрессированных родителей путь к учебе был практически закрыт).

«Родоначальница нашей семьи, — вспоминает Ирина Новицкая, — исполнила свою роль достойно! Будучи оскорблена своей страной, она сохраняла достоинство и патриотизм: в преддверии войны Фрида не разрешила Тасе продать государственные облигации. «Девочка моя, нехорошо требовать от страны деньги в тот момент, когда стране тяжко», — сказала она тогда внучке просто. Вот такая она была гордая и несокрушимая!

В первые же дни войны Фрида буквально «вытолкала» внучку из Киева: «молодой еврейке не место там, где есть немцы», — изрекла бабушка. Быстро выдав ее замуж за сокурсника из Донецка, она отправила Тасю с мужем на восток. Боже, как она оказалась права: она спасла Тасю и тем самым сохранила весь наш род!

При этом сама Фрида не сдвинулась с места, считая, что должна сохранить для семьи семейное гнездо. «Мне, старой, тут ничего не грозит», — успокаивала она при отъезде внучку. Фрида не покинула Киев и погибла в Бабьем Яру в числе десятков тысяч других евреев. Она отправилась туда, сопровождаемая Тасиной собакой Венкой — шотландской овчаркой, которая отказалась оставить свою хозяйку.

Редкие письма, приходившие из лагеря, повествовали о тяжелой судьбе, выпавшей на долю Надежды и тысяч таких же, как она, невинных женщин, которым приходилось строить, обрабатывать землю и просто работать, чтобы выжить. Начальник Акмолинского лагеря, куда попала Надежда, не знал, что делать с этими удивительными, умными и красивыми женщинами, непонятно как оказавшимися втянутыми в страшные жернова сталинских репрессий, которые должны были сидеть в одном лагере вместе с убийцами и ворами. Он переживал и не понимал, за что их постигла такая участь, и, как мог, старался изолировать их от контактов с той стороной.

Надежде предоставили возможность заниматься с детьми других узниц как учительнице, в импровизированной школе. На её уроки ходил и начальник лагеря. После того, как в лагере умерла одна из осужденных, Надежда взяла её девочку — Майю Богданову — и стала относиться к ней, как к родной дочке. Она буквально «удочерила» и забрала ее с собой, когда смогла выйти на волю. После освобождения из лагеря Нюша не имела права ни работать, ни жить в большом городе – Киев был для неё закрыт. Через восемь лет мама, наконец, встретилась с дочкой. Тася получила работу преподавателя физики в Житомирском педагогическом институте и забрала маму к себе, которую она просто безумно любила и обожала!».

Этот рассказ Ирины о прошлой жизни своей семьи вызвал душевную боль и страдание не только её родных и близких, впервые узнавших, когда и где без вины был расстрелян их дед, Иосиф Либерберг. Ирина записала видеобращение, которое было показано биробиджанцам на вечере памяти И. Либерберга в областной библиотеке им. Шолом-Алейхема. Оно никого не оставило равнодушным, как и её письмо, написанное из глубины воспоминаний детства, навсегда запечатлевших в памяти трагические страницы жизни семьи, рассказанные её бабушкой. Такое невозможно забыть, и даже годы не залечат эти душевные раны.

История семьи Либерберг, изложенная в этом рассказе, — это первая попытка подробно рассказать о самой значимой, на мой взгляд, фигуре в истории Биробиджана. Трагедия этой семьи – одна из трагедий Биробиджана, у которой спустя 75 лет есть имя виновника – Сталин и НКВД — и есть потерпевшие – его внучка Ирина и её родные, до сих пор даже не знающие, где похоронен их дед, чтобы положить цветы на его могилу.

Во имя человечности нынешняя власть могла бы помочь родным найти эту безымянную могилу, чтобы перезахоронить его останки на Родине. Я бы предложил похоронить его в Биробиджане, ради которого он пожертвовал своей жизнью, и поставить в центре города ему памятник, чтобы наши потомки помнили имя человека, который привел тысячи людей на эту биробиджанскую землю. Не сомневаюсь, что к подножию этого обелиска люди будут носить живые цветы, отдавая дань его светлой памяти.

Мой сегодняшний собеседник Павел Толстогузов — профессор Приамурского государственного университета им. Шолом-Алейхема в Биробиджане. Человек открытый, искренний, профессионал своего дела. Поэтому и разговор наш получился, на мой взгляд, непростым и, следовательно, небезынтересным для читателей «МЗ».

Поначалу, Павел, не очень сложный и, возможно, странный вопрос: Вам нравятся биробиджанские евреи?

— Вопрос в самом деле странный. Среди биробиджанских евреев, как и среди других российских сообществ, есть люди, которые мне нравятся и которые в силу разных причин мне не нравятся. При этом категория «нравится — не нравится» меньше всего связана для меня с этническим или вероисповедным признаком. Здесь вступает в силу система индивидуальных ценностей, а не вопросы происхождения. Евреем можешь ты не быть, но приличным человеком быть обязан. Когда мне что-то резко не понравится, я не буду говорить: блин, задолбали меня эти биробиджанские евреи. Я буду думать по-другому и найду другие слова.

Таким был мой первый вариант ответа на этот вопрос. Затем, подумав, я пришел к выводу, что Вы, Леонид, могли иметь в виду «биробиджанских евреев» как исторически сложившуюся необычную российскую общность. Т.е. как уникальную группу людей, чья уникальность сформирована исключительными по своему своеобразию политическими обстоятельствами ХХ века. И здесь я должен ответить уже иначе: да, мне нравится это явление. Оно нравится мне не только так, как может нравиться раковина с завитками в «неправильную» сторону, но и как особая атмосфера места, где я живу.

Российский Дальний Восток вообще не вполне обычное место, а его биробиджанская составляющая необычна вдвойне. Если же говорить о человеческих качествах биробиджанских евреев, то, возможно, мне повезло: я приятельствовал и продолжаю приятельствовать с теми из них, кто нравится мне как человек, с кем я могу не лукавить. Как с Сашей Драбкиным, например. Со многими из биробиджанцев, уехавшими из Биробиджана, я знаком только по переписке, но это не мешает мне чувствовать в них тот же человеческий замес, который знаком мне по ежедневным впечатлениям.

Мы ходим с ними под одним и тем же биробиджанским летним полднем — в памяти или наяву. И под ярким зимним полднем тоже. Когда в нееврейской среде мне начинают говорить «евреи то, евреи сё», я обычно отвечаю, что каким бы ни был отдельный наступивший мне на пятку еврей, лично я даже в этом случае постараюсь не ссориться с народом Книги. Ну если уж совсем достанет… И эта моя позиция сформировалась именно в Биробиджане.

После всех этих объяснений я чувствую, что ничего не объяснил. Так всегда бывает, когда пытаешься объяснить, почему тебе что-то «по нраву». В памяти есть предельно выразительные эпизоды встреч с теми стариками, кто приехал сюда в 30-е и 40-е совсем детьми, но вряд ли наше интервью предполагает жанр таких зарисовок. Кстати, есть еще один, очень конкретный смысл выражения «биробиджанские евреи». Это евреи, которые и сейчас живут в Биробиджане, которые не уехали из него или уехали и вернулись. Это мои земляки, которые по разным причинам не смогли или не захотели преодолеть свое биробиджанство, и такой выбор, на мой взгляд, можно только уважать. Это мне тоже нравится.

А как Вы оказались в Биробиджане? Когда это произошло? Несколько слов – об ожиданиях, надеждах, опасениях, если они были. Что сбылось спустя годы, что не сбылось?

Я, выпускник Ленинградского университета и аспирантуры Герценовского института, приехал в Биробиджан в 90-м году, как раз в начале т.н. «Большой Алии» (это я понял несколько позднее). Тогда мне исполнился 31 год. Причина была вполне прозаичной и очень понятной для свидетелей того времени: жилье. До этого я несколько лет работал в Уссурийском пединституте и жил с семьей в общежитии. Никаких особых опасений, кроме тех, которые сопровождают любой переезд на новое место, у меня не было. Более того, не было даже ясных исторических представлений об истории еврейского переселенчества на Дальний Восток. Имена Бориса Миллера и Любы Вассерман были мне тогда неизвестны (улица Миллера стала известна мне раньше, чем биография этого замечательного биробиджанца). Казакевича и его зрелое творчество я, разумеется, знал, но о биробиджанском периоде его жизни не знал ничего. Надежды были связаны с карьерным ростом в новом вузе — Биробиджанском пединституте. В целом они оправдались: прошел почти все ступени аудиторной и административной работы (доцент, профессор, зав. кафедрой, декан, проректор, директор Издательского центра). Поначалу специфику Биробиджана я почувствовал, когда жил в привокзальной гостинице в первые месяцы своей работы здесь. Идиш, на котором говорило местное радио, был для меня отчасти понятен — я тогда неплохо знал немецкий язык.

Классический Биробиджан, стоящий на преданиях 1930-х годов и на культуре переселенцев, — город, озвученный уличным идишем, — я, к сожалению, не застал. Застал лишь вторичный ренессанс Биробиджана, связанный с идеологическим и культурно-просветительским энтузиазмом 90-х годов. Это было отчасти похоже на ясный призыв горна в пустом пионерском лагере. Потом этот ренессанс вошел в берега нового российского федерализма, и все встало на свои места. Что сбылось? Сейчас смешно сказать, но я совсем не собирался жить в Биробиджане четверть века… Тем не менее живу и, наверное, умру здесь. Значит, что-то сбылось. Не то, о чем мечтаешь по молодости, а что-то иное, более важное. Здесь выросли два моих сына, родилась внучка (не знаю, насколько это важно для нашей беседы, но в ней есть еврейская кровь). Здесь я строю дом. Здесь меня узнают на улице. Здесь живут мои еврейские друзья, которые знают цену мне так же хорошо, как я знаю цену им.

Расскажите об институте-университете: сколько сейчас в нем учится молодых, какие факультеты самые «расхватываемые». Как обстоит дело с изучением языка идиш и литературы на нем?

Нынешний Приамурский университет им. Шолом-Алейхема начинался как Биробиджанский пединститут (1989—2005) и Дальневосточная социально-гуманитарная академия (2005—2011). Сейчас в нем учится около полутора тысяч студентов, в лучшие годы училось до двух с половиной тысяч. «Лучшие годы» — это годы до проявления последствий т.н. демографической ямы и до ужесточения образовательной политики. Как и по всей России, значительная часть молодежи пока что выбирает «пепси», т.е. специальности, сулящие неплохой заработок и не требующие сейчас почему-то рабочих мозговых усилий: экономика, юриспруденция, таможенное дело и т.п.

До середины 2000-х годов инерционно, чтобы оправдать еще советский заказ на культурную специфику автономии, мы готовили студентов по специальности англо-идиш (английский язык и идиш). Потом специальность умерла естественной смертью — отсутствовал спрос, область не была готова предоставлять выпускникам рабочие места.

По чести сказать, покойный Лев Гринкруг (ректор ПГУ с 2006 по 2014, необычайной энергии и деловитости человек), профессор Бар-Иланского университета Борис Котлерман и Ваш покорный слуга во второй половине «нулевых» приложили определенные усилия для того, чтобы еврейское образование в биробиджанской высшей школе имело перспективу, но увы — не всё в человеческих силах. К сожалению, выросла когорта администраторов, полагающих, что символизм вывесок вполне может заменить реальное просвещение. И дешевле ведь…

Я бы на Вашем месте еще спросил так: есть ли в аудиториях молодые евреи? Отвечаю: да, есть. Иногда попадаются очень толковые. Кстати, биробиджанский еврей — это неизбежная метисизация. Дело не в крови — тут, как ни странно, дело иногда оказывается вполне чистым. Я имею в виду другое: биробиджанский еврей — это дважды культурный метис. Или трижды? Наверное, все же трижды: Восточная Европа, Россия, Дальний Восток. (В более дальние исторические дали не хочу забираться). От этого он, разумеется, не перестал быть евреем. Вопрос идентификации для него превращается в увлекательную смысловую интригу, в хорошее подспорье для мозгов. Но если два десятка лет назад частица еврейской крови была по большей части лицензией на выезд, то сейчас, по моим наблюдениям, это повод для построения гораздо более широких смысловых горизонтов. Если Вы захотите спросить, о каких горизонтах идет речь, я обещаю подумать над этим.

Спасибо за вполне конкретные и ясные ответы. Надеюсь, что и остальные ответы будут по делу. Кстати, о деле. И меня, и наших многочисленных читателей интересует девальвация (можете изменить это слово на любое другое) идеи еврейского образования в ЕАО на приведенном Вами примере шатаний влево-вправо Вашего университета. Чем же, как говорится, «душа успокоилась»? Нужен ли идиш в ЕАО? Если да, то кому и для чего? Если не нужен, то как быть с самой ЕАО? Зачем и кому тогда нужна эта национальная вывеска? Администрации? Чиновникам? Или тем 90 с лишним процентам нееврейского населения области?

— Леонид, мой университет вовсе не «шатался», как Вы выразились. Он до последнего боролся за идиш. Тот, кто знает деятельность Анатолия Сурнина и Льва Гринкруга, поймет мою правоту. Но на определенном этапе мы столкнулись с нежеланием правительства области принять хотя бы одно принципиальное решение по этому вопросу. (Например, ввести основы идиша и еврейской культуры в национально-региональный компонент во всех школах ЕАО.) Спрос на специалистов со знанием идиша просто исчез. Абитуриенты перестали подавать заявления. Так что ни о каких «шатаниях» речи быть не может.

Теперь о том, кому это нужно. Я уже неоднократно говорил об этом, сейчас просто повторюсь. Не сегодня и не вчера, а уже в 80-е годы, которые Вы, разумеется, хорошо помните, идиш (язык и культура) приобрел мемориально-символический смысл. Думаю, это было неизбежно. Причин, конечно, — воз и тележка… Плохо это? Для тех, кто напрямую воспринял импульс переселенцев, мечтавших о полноценной национальной автономии, это крушение надежд. Для остальных — повод рационально осмыслить место еврейской культуры в нынешней ЕАО.

Название области имеет ИСТОРИЧЕСКИЙ смысл, и поддержка этого исторического смысла должна иметь системный характер — вне сферы утопических надежд и дешевого политического нигилизма. Мне смешно и неловко за моих собеседников, когда они заводят свою старую пластинку о «еврейской области без евреев» и т.п. Ну хорошо: Бретань без бретонцев, Англия без англов, Россия без исторических русов (тех, которые скандинавы), Франция без франков — это нормально и законно?

Скажете, мол, примеры все какие-то стародавние… Хорошо. В современной России хватает исторических областей, где название области и ее традиционная языковая культура не быстро, но естественным образом переходят в сферу исторических воспоминаний. Например, Карелия (9% титульного этноса). Просто в ЕАО в силу известных причин все это произошло на глазах одного-двух поколений, т.е. довольно быстро. При том что евреи в ЕАО все-таки еще есть, и переход актуальной культуры в мемориальную продолжает совершаться на наших глазах. Название области — историческое, и поддержка культурно-исторического смысла этого названия и соответствующего отношения к нему у населения должна быть нормальной административной задачей.

Если угодно, у еврейской культуры в ЕАО должен быть охранный статус, какой бывает у исторических памятников. Помните, у Гоголя: попали мы в глушь, наткнулись на закоулок, зато какая глушь и какой закоулок! Уроженец области, кто бы он ни был по национальности, должен знать о Биробиджане не только пару сомнительных анекдотов, он должен в общих чертах знать историю еврейского переселенчества и азы той культуры, которую переселенцы принесли с собой. Кстати, странная вещь: я наблюдал нигилизм по отношению к области и ее культуре, в основном, со стороны либо туристов, либо от уехавших.

Один из последних сказал мне довольно откровенно: какие после нас здесь евреи… так, неудачники. Так вот, я хорошо понимаю психологическую подоплеку подобных высказываний, но совершенно не разделяю эту точку зрения. Монополии на истинное биробиджанство нет ни у кого. Принял в душу Биробиджан со всей его историей — вот и биробиджанец. Все остальное принадлежит эгоцентрической формуле «вы все пассажиры, а я д’Артаньян».

Всеволод Львович Вихнович говаривал мне во время своих приездов сюда: «Если б Вы знали, с каким интересом относятся люди из петербургской общины к Биробиджану!» Казалось бы, какое дело высоколобым питерским евреям до Биробиджана? А вот такое — им интересно. Биробиджан — место, которое способно порождать очень сильный интерес к себе. Подчас просто жгучий интерес. Слово «Биробиджан» в тексте русской культуры, как мне приходилось уже писать, содержит особое усиление, эмфазу, звучание которой не связано напрямую с количеством биробиджанских евреев. «Это уже заповедник Клио, что вы мне, господа, морочите голову своими процентами…».

А Вам никогда не хотелось бросить это безнадежное дело и перебраться то ли в близкий душе Питер, то ли куда-нибудь в Воронеж, и преподавать там литературу, знакомить студентов с творчеством великих русских поэтов Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама и Иосифа Бродского?

— Дело не кажется мне безнадежным. О причинах см. выше. Вообще вопрос «безнадежности» связан с характером надежд. Для еврейского максималиста, который мыслит в логике «или целиком еврейская (область), или никакая», надежды рухнули — будем честны друг с другом — уже в 30—40-е. Для более умеренных товарищей интрига продолжается. Не могу сказать, что я такой уж борец за еврейскую культуру, который каждый день закрывает собой пару-другую пулеметных точек. Вовсе нет. Для профессиональных единоборств в этой области я плохо (поверхностно) знаю еврейскую культуру, и вообще — моя песня несколько иная… Но я здесь живу и имею свой взгляд и на название территории, и на ее перспективы. Исторический контекст области имеет отчетливую прописку в моей лекционной риторике. Уезжать не хочу, мне здесь, как уже было сказано, интересно. Одна из существенных составляющих этого интереса — история области и ее смысловой статус в русской культуре.

В 90-е годы меня посещала тяга к перемене мест (обострявшаяся во времена всяческих дефолтов), но это было ситуативно-возрастное — пока не перебесился. Сейчас меня будет довольно непросто выковырять отсюда… А в Питер мне не нужно уезжать, он всегда со мной. Тот ряд имен, который Вы привели в своем вопросе, — Пастернак, Мандельштам, Бродский, — важен для меня. Прежде всего Осип Мандельштам. Вместе с Заболоцким он образует для меня коллективного Пушкина ХХ века. Да, еврей Мандельштам — великий русский поэт. Да, Еврейская автономная область — одна из исторических территорий России. Я чувствую здесь некую общую логику. А Вы?

Этот вопрос моего собеседника – «А Вы?» — как бы предлагает продолжить разговор. И я не могу не ответить профессору Толстогузову.

Для меня ЕАО, Биробиджан – не «историческая территория России».
Это моя личная территория, территория души.
Это, прежде всего, память детства, мой дом на Шолом-Алейхема, 12, во дворе которого мы с Изькой Шурицом и Аликом Стысисом гоняли тяжеленный мяч со шнуровкой.
Это деревянные скрипучие тротуары, красивый – и тоже деревянный — теремок парикмахерской, где работали волшебники дядя Миша Гомберг и дядя Рома Дехтяр.
Это небольшой колокол на стене вокзального здания, в который бил начальник станции «Биробиджан» Вендеров, извещая об отбытии поезда «Владивосток – Москва».
Это сквер напротив кинотеатра «Биробиджан», где старики не просто читали, но и обсуждали прочитанное в «Биробиджанер штерн».
Это мои соседи Бузи Шильман и Миша Шейн – еврейские актеры, пережившие вместе со страной гибель еврейского театра в СССР и уничтожение его корифеев.
Это моя Люба, еврейская поэтесса Любовь Вассерман, которая в своей тесной квартирке всегда угощала меня чаем с бейгелах.
Это Ицик Бронфман, с которым мы частенько угощались в «железке» отнюдь не чаем.
Это мой спор с Ромой Шойхетом о судьбе «Биробиджанер штерн» — надо ли публиковать еженедельное приложение на русском языке, чтобы привлечь к газете новых читателей.
И у меня еще сотни подобных «это»…

Увы, этого Биробиджана больше нет. Вернее, он есть, он жив, он сохранился – в памяти.
И где бы мы ни собирались за столом – в Иерусалиме, Нью-Йорке, Торонто, Москве или Мюнхене, — мы неизбежно приходим к разговору о нашем городе, который у каждого свой, но всё же один на всех…
И мы, несмотря ни на что, желаем ему добра – того добра, которое много десятилетий назад он щедро дарил нам.

Памяти Надежды Либерберг посвящается

Свет настольной лампы падал на экран компьютера, высветив появившиеся данные моего старого товарища – Леонида Школьника с которым мы, несмотря на огромные расстояния, вот уже несколько десятков лет продолжаем общение. Его звонки никогда не бывают без причины. И в этот раз, увидев знакомое имя, я понял, что должна быть причина звонка. Так оно и было. Леонид сразу перешел к делу: «Вчера получил письмо от друзей Марата Носова из Москвы. Он прочитал на нашем сайте твою публикацию о Либерберге. Оказывается, его мать, Анна Носова, сидела в одном лагере с Надеждой Гольдштейн — женой расстрелянного Либерберга. Они были, как он пишет, подругами. Носов после войны был у них в гостях в Киеве и встречался с Надеждой. Ну, тебе это интересно?»

Сказать, что это меня заинтересовало, — значит, ничего не сказать. В книге «Страна Биробиджан» свой первый рассказ я как раз посвятил семье Либерберг, в котором привел воспоминания Ирины Новицкой о ее бабушке Надежде, восемь лет отсидевшей за колючей проволокой в Акмолинском лагере. В недавний приезд Ирины, внучки Иосифа и Надежды Либерберг, в Биробиджан в дни празднования 80-летия области губернатор ЕАО Александр Винников вручил ей высшую награду ее деду: ему было присвоено звание «Почетный гражданин Еврейской автономной области» посмертно.

Но Ирина Новицкая не много могла поведать о событиях тех лет, так как она была еще ребенком, когда бабушка вернулась из лагеря. Я понимал, что знакомство с Маратом Носовым может открыть еще одну страницу истории семьи Либерберг. Леонид сбросил мне его адрес и через несколько минут я разговаривал по скайпу с Маратом Ивановичем Носовым, которому 87 лет.

Взаимный обмен информацией был для нас обоих как бальзам на душу. Удивлениям не было конца, так как открывались подробности об уже известных нам событиях, которые, к моему удовлетворению, подтверждали и раскрывали целый ряд новых фрагментов истории семьи Либерберг, а также ввели в близкий круг этой семьи Анну Носову, репрессированную по аналогичной политической статье, и ее родных.

Марат Носов – ветеран войны и труда, в молодости был репрессирован и впоследствии реабилитирован, написал ряд статей и рассказов об истории своей семьи, а также воспоминания о пройденном пути. В его опубликованных на сайте Проза.ру работах я нашел неизвестные мне подробности из жизни семьи Либерберг. М.Носов долгие годы искал следы родных Иосифа Либерберга, его внучки Ирины Новицкой, чтобы, как он написал в одном из своих писем, «…отдать должную благодарность женщине смелой, благородной удивительной судьбы женщине – Надежде Абрамовне Гольдштейн-Либерберг». Приведенные ниже цитаты и выдержки из его опубликованных работ, личные комментарии, а также ответы на мои вопросы легли в основу этого рассказа, продолжающего повествование о семье Либерберг.

Драма и трагедия семьи Носовых оказалась очень схожей с историей семьи Либерберг. Глава семьи Иван Носов — хорошо известный в 20-х–30-х годах руководитель, которого партия направляла на различные участки работы: в Воронеж, Пермь, Тверь, Крымский обком, Московский окружком, Ивановскую область. В августе 1937 года И.Носова арестовали и расстреляли, как врага народа. Через два дня после его ареста была задержана его жена Анна. Ее, как члена семьи изменника Родины (ЧСИР), приговорили к восьми годам лагерей. Она сидела в одном лагере и жила в бараке вместе с женой Либерберга Надеждой.

Анна Носова. Фото из архива НКВД

Прах их мужей — Иосифа Либерберга и Ивана Носова захоронен в одной братской могиле №1 на Донском кладбище в Москве, где покоится 4259 человек.

Детей Анны – Марата и Майю, которым было девять и семь лет, после ареста мамы сотрудники НКВД привезли ночью в московский Свято-Даниловский монастырь, специально переоборудованный в детприёмник-распределитель. Их разместили, как и других детей репрессированных родителей, в бывших монашеских кельях — девочек и мальчиков отдельно. Майю, заболевшую скарлатиной, с высокой температурой сразу отвезли в больницу. За несколько недель в приёмнике-распределителе о ней забыли, чем воспользовалась сестра Анны Варвара, которая забрала её в свою семью. В течение нескольких недель дети лишились отца, на долгие годы они потеряли связь с матерью. Государство и судьба-злодейка разлучили детей почти на десять лет, оборвав, после трагической смерти Варвары, последнюю ниточку надежды найти друг друга.

Так совпало, что после разговора с Маратом Носовым мне удалось связаться с Ириной. Ей что-то не спалось в это утро — возможно, какое-то предчувствие подняло ее в пять утра, столь раннее время, и мой звонок ее разбудил окончательно. Я понимал, что она уже не заснет, и подробно пересказал ей содержание разговора с М. Носовым. На другом конце провода эмоции переполняли Ирину. Она заново переживала события тех лет, вспоминая фамилии знакомых ей людей, встречи и разговоры. Конечно, речь зашла и о тех событиях, которые были связаны со встречей двух женщин, поневоле оказавшихся судимыми по одной статье, в одном месте на долгие годы. Стали они, как и тысячи других женщин, АЛЖИРцами – узницами Акмолинского лагеря жен изменников Родины.

Нахлынувшие воспоминания открыли в памяти Ирины Новицкой целые сцены событий прошлых лет. «…Я хорошо помню, – рассказывала мне она, — хотя была маленькой, эту небольшую комнату, которая представлялась мне в то время целым миром — 40 квадратных метров, заставленную какой-то старой мебелью, и в каждом закуточке жили мои родные — мама, папа, бабушка, ее сестра. Они проживали там нелегально, так как бабушке, после восьми лет лагерей, жить в Киеве запрещалось. Маме предоставили работу в Житомире и мы переехали туда с бабушкой. Когда ее реабилитировали, только тогда она стала жить там на законном основании, а так пряталась у друзей и знакомых.

Тамара Либерберг. Фото, отправленное дочерью маме в лагерь. Подпись на
обратной стороне: Мамочка, а вот и я, снова. Несколько неудобно посажена, но
в общем похожа. Худая из-за поворота головы (вытянувшаяся). Глаза закатила
по приказанию фотографа. А в остальном тебе должно понравиться: ты
сделала. Желала бы показать тебе оригинал. Целую, твоя дочь Тася. 6/VI 45

В моей памяти остался рассказ мамы о поездке в Акмолинский лагерь на свидание к своей маме. Пока ехала в поезде, ее ночью ограбили — украли теплую обувь, пальто, личные вещи и посылку, что собрали, а дело было зимой, в Казахстане зима очень холодная. Она приехала в лагерь почти раздетая, у нее только было ватное одеяло, которое бабушка сама сшила из кусочков тряпочек и она должна была передать его своей маме.

Это одеяло мне очень хорошо запомнилось, так как меня, когда я была маленькой, мама им укрывала. Тамара пошла на прием к начальнику лагеря С.В. Баринову в легкой курточке, которую ей дал кто-то из попутчиков, и объяснила, что везла передачу маме, которую украли, и осталось только одеяло. Он, узнав, что случилось с ней в дороге, помог организовать жилье в соседнем поселке, накормил и дал свидание с мамой. Начальник лагеря оказался человеком необычным, учитывая его должность. Бабушка потом рассказывала нам, как по его инициативе отделили женщин, сидевших по этой политической статье, от остальных заключенных, сидевших по уголовным статьям. После того, как в лагере открылась школа, мама стала преподавала в ней историю и немецкий язык. На ее уроки приходил и сам Баринов.»

В воспоминаниях Ирины Новицкой и Марата Носова о Сергее Баринове я услышал много добрых слова. Его назначение в лагерь в январе 1939 году и отношение к заключенным, сидящим по этой статье, в тот период времени могли закончиться для него расстрелом. Действительно, история повествует нам почти легенду о его судьбе, работе, которая выходила за рамки предписанных отношений между начальником лагеря и заключенными. Его имя вспоминали, как оказалось, многие бывшие заключенные АЛЖИРа. Для жен «изменников Родины», чьи мужья были расстреляны по приказу Сталина, Баринов был, наверное, единственным, к кому они могли в своем страшном горе обратиться с какой-либо просьбой.

Сергей Васильевич Баринов

Сергей Васильевич Баринов, или как его называли между собой зэчки — «Валерьян Валерьяныч», имея ввиду спасавшую их от многих болячек простую валерьянку, еще в молодости получил высокий чин начальника управления НКВД Калининской области – генеральская должность. Ему прочили большую карьеру. Когда в 1937 году начались массовые репрессии, С.Баринов усомнился в правомерности творящегося беспредела с арестами и расправами над людьми, написал рапорт в Москву, что происходит страшная ошибка. Его чудом в то время не посадили и не расстреляли, но он был понижен в звании и отправлен в Казахстан начальником Акмолинского лагеря.

Баринов и его супруга, как могли, облегчали участь невиновных женщин. В те предвоенные годы в АЛЖИР попадали и беременные женщины, и это тоже была для него проблема, которая с трудом, но решалась через Москву. Когда в бараках кто-то из сидевших женщин получал страшную весть о расстрелянном муже или умершем ребенке, начинался плач, переходящий в вой, который подхватывали в других бараках. Охранники в таких случаях вызывали Баринова, так как они не могли успокоить женщин. Он шел к ним один и утешал, как мог, объясняя рыдавшим, что все обойдется, скоро они возвратятся домой, в семью, к детям. Одна из зэчек, в прошлом врач-педиатр, личный врач Фрунзе, подала Баринову идею устроить в лагере больницу и детсад. Разрешили. Так матери остались рядом с детьми. По его обращению в Москву было принято решение не считать малышей, рожденных в АЛЖИРе, врагами народа… Они вырастали, шли в школу и обучались в одних классах с детьми надзирателей.

Несколько лет назад Дарьей Виолиной и Сергеем Павловским был снят документальный фильм «Мы будем жить», который рассказывает о страшной участи этих удивительных женщин. Дарья Виолина снимала фильм для собственной семьи, в память о бабушке, узнице АЛЖИРа. Она показала крупным планом в кадре и Сергея Баринова, который так и остался жить в Казахстане, в поселке, в невзрачном домике. Седой старик на экране тихо говорит: «Я никогда не верил, что они – изменницы и супруги изменников. Никогда не верил!». Бывший начальник АЛЖИРа спрашивает с экрана: «Как так случилось? Где была партия, где были люди? Почему никак не могли осознать?…»

Где-то в 1989 году, когда началась вторая волна разоблачений тоталитарного режима, Баринова решили судить трибуналом чести. Он обратился за помощью к «своим зэчкам». На его защиту поднялись все оставшиеся в живых узницы Акмолинского лагеря.

Теперь Акмолинск – это столица Казахстана Астана. На месте бывшего лагеря создан Мемориал узниц АЛЖИРа. Президент Казахстана Н.Назарбаев на открытии Мемориала сказал: «Ни в какой стране мира не поступали настолько беспощадно с семьями противников режима, вся вина которых была только в том, что они честно служили тому режиму… Наши власти убивали собственный народ! Женщин и детей ссылали в голую степь, обрекая на голод, болезни, мучения, смерть только поэтому, что они — родственники ранее репрессированных».

Марат Носов мне рассказал, что ему дважды приходилось встречаться с Сергеем Бариновым. Первая встреча состоялась весной 1946 года. Марат только вернулся из Харбина, где закончилась его военная дорога. Поездка в Акмолинский лагерь на свидание к матери запечатлелась в его памяти на долгие годы. С некоторой горечью говорил он мне, что начальник лагеря принял его в небольшом кабинете административного здания, расположенного рядом с лагерем и отнесся к нему дружелюбно, но отказался дать свидание с матерью. Он сказал, что, заготавливая камыш, мать серпом сильно порезала ногу и рана вызвала серьёзное осложнение — заражение крови. Баринов объяснил, что ее состояние в те дни было критическим – высокая температура, периодическая потеря сознания. Он посчитал, что ей ни в коем случае нельзя волноваться, пенициллин в лазарет он привез и его уже начали колоть.

В рассказе «Свидание через дверную щель» из книги «Шаги по земле» М. Носов подробно описывает, с какими чувствами, почти на грани нервного срыва ему удалось увидеть свою мать через чуть приоткрытую в лазарете дверь.

Выйдя из зоны, Марат зашел к Баринову попрощаться и здесь он получил еще один подарок судьбы. Начальник лагеря дал ему записку с адресом и сказал, что там, может быть, он найдет подругу мамы – Надежду Гольдштейн-Либерберг, которая уже освободилась из лагеря, и, возможно, у нее живет его сестра, Майя.

Марат рассказывал мне: «… У меня перехватило дыхание от этой вести, я не знал, что мне ответить Баринову. От волнения слезы покатились по моим щекам, я подошел к нему, взял листок с адресом, крепко пожал Баринову руку, что-то прошептав про себя, и едва слышно выговорил: «Спасибо». Мы, как солдаты, обнялись, и я услышал, как колотилось мое сердце от эмоций, переполнявших меня: наконец-то нашлась моя сестра!

— Все будет хорошо. Даст Б-г, выздоровеет твоя мать и встретишь ты свою сестру, — сказал мне Баринов на прощание.

Я уже больше ничего не смог ему ответить, повернулся и вышел из кабинета. В тот же день я покинул это страшный АЛЖИР. Дальше мой путь лежал в Киев, куда я получил направление на учёбу в танковое техническое военное училище, но, пожалуй, главным для меня было – найти сестру Майю.»

Майя Носова. Фото из семейного архива

И. Новицкой Жизнь разлучила брата и сестру на долгие годы. Когда Марат и Майя стали старше они начали искать друг друга, и каждый из них предпринимал попытки разыскать свою маму. Марат рассказал мне, что только через год он узнал о поездке сестры в лагерь к маме. Весной 1945 года Майе пришло извещение, что мама осуждена и находится в Казахстане на 26-й точке Карлага. Майя послала ей письмо и получила долгожданный ответ от мамы. После смерти Варвары у Майи близких родственников не осталось. Ей было тогда всего 15 лет, она одна поехала в столь дальний путь — к маме. Спустя почти восемь лет разлуки дочь с матерью встретились в лагере. Марат ничего не знал об этой встрече, так как в то время он воевал на Дальнем Востоке, преследуя отступающие японские части.

Встреча с матерью в лагере, которую помог организовать Сергей Баринов, имела продолжение. Начальник лагеря помог Майе устроиться на квартире в рядом стоящем поселке, и она смогла ходить в школу, которая работала при лагере и встречаться с мамой. Тогда же мама познакомила ее со своей подругой – Надеждой Гольдштейн-Либерберг, которая преподавала в школе. Надя с Майей быстро подружились. Надежда предложила Анне отправить Майю к своей двоюродной сестре Таисии Дубицкой в Киев, где она смогла бы продолжить учебу в обычной школе.

Марат с некоторым напряжением в голосе говорил мне о событиях тех лет. К тому времени мама уже стала чувствовать себя плохо, ее поместили в лазарет и силы покидали ее. В лагерных условиях все могло закончиться скорым концом. Она понимала также и то, что оставить совсем юную дочь рядом с зоной, значит обречь ее детскую душу на страшные испытания. Мать уже мысленно приготовилась к смерти, но не хотела и не могла представить себе Майю на своих лагерных похоронах. Она боялась за ее жизнь, за ее судьбу и согласилась отправить ребенка к чужим ей людям в Киев.

За восемь лет лагерной жизнь мама крепко подружилась с Надеждой. У них было много общего в прошлом раскладе жизни и на зоне они держались друг за друга все годы. Мама не могла не верить ей, отдавая свою дочь на воспитание. Надежда в день освобождения, зашла проститься с мамой. Она видела, что состояние ее было тяжелым, медсестра сказала, что, наверное, Анна долго не протянет. К тому же, по приговору суда ей «светило» еще десять лет поселения. Они понимали друг друга без слов. У мамы и сил уже не было о чем-то просить. Надежда пообещала маме, что Майя будет ей как дочь и сдержала слово. У Надежды Либерберг стало две дочери – Тамара и Майя, которые окончили школу, затем институты. Они подружились, и эта дружба продолжалась потом долгие годы, до самой смерти Майи.

Прощаясь, мама с Надеждой обнялись, понимая, что, может быть, они уже больше никогда не увидятся. Перед отъездом из лагеря Надежда встретилась с Сергеем Бариновым и оставила ему, на всякий случай, адрес своей сестры в Киеве, где, возможно, сама будет жить, несмотря на запрет. Надежда надеялась, что Баринов сможет помочь Анне Носовой выздороветь и дала ему адрес, как ее можно будет найти. Она доверяла ему, понимая также, что он, облеченный безмерной властью в те годы, оставался порядочным человеком и не сдаст ее НКВД.

Историю этой последней встречи бывшей зэчки с Сергеем Бариновым Марат услышал от своей сестры и Надежды Гольдшейн-Либерберг и изложил ее в своем рассказе «Святая Надежда из АЛЖИРа. Шаги по земле»:

«…Надежда Абрамовна, я теперь для вас не «гражданин начальник», а просто «товарищ». Можете называть меня по имени-отчеству, – начал разговор Баринов. — Первое. Я прошу вас принять от меня покаяние за сверхчеловеческие страдания, которые пришлось перенести вам в руководимом мной лагере. Поверьте, в этом нет моей личной вины.

Второе. Восхищен вашей стойкостью, отношением к своим подругам и, особенно, к их детям, которых вы обучали в школе, созданной при вашем активном содействии в условиях лагерной жизни. И последнее. По требованию действующего закона, лицам, освобожденным из нашего лагеря, запрещено жить в 39 городах, таких как: Москва, Ленинград, Киев и другие. В справке «Об освобождении», по которой вы будете получать паспорт, должен быть проставлен штамп «39», который переносится и в паспорт. Мной дана команда в вашей справке этот штамп не проставлять».

Надежде Гольдштейн, возвратившейся на прежнее местожительство в Киев, не помог «подарок» Баринова: бюрократический заслон не позволил воспользоваться им. Но она осталась жить в Киеве и содержать свою дочь Тамару и Майю, как обещала подруге по лагерю Анне Носовой».

В первый день нашего долгого общения по скайпу Марат Носов поведал мне и о киевской встрече после многих лет разлуки с сестрой, которая прошла в семье Надежды Гольдштейн-Либерберг в начале лета 1946 года.

«Всё в тот день было удивительным, — вспоминал Марат Носов. — Доехав по указанному адресу на улицу Пушкинскую, я стал оглядываться по сторонам, не зная, где расположен дом № 41. И тут рядом со мной остановилась шедшая мне навстречу девушка, лет двадцати, пристально рассматривая меня. Мне захотелось почему-то у нее спросить, в какой стороне улицы этот дом.

– Пойдёмте со мной, я вас провожу, – ответила она и тут же добавила: — А вас звать, наверное, Марат, и вы идёте в наш дом к Гольдштейнам, к моей маме и к своей сестре Майе? – вдруг заявила она.

Я удивился и словно остолбенел, стал сам внимательно ее разглядывать, не понимая, что происходит.

– Вы всё правильно сказали, но откуда вам известно, кто я, куда и к кому иду, если вас я вижу в первый раз, а о своих намерениях никому не говорил? – сгорая от любопытства, спросил я.

Чуть покраснев, моя случайная встречная объяснила:
– В вашей телеграмме всё сказано: кто вы, зачем едете в Киев, даже была дата и время приезда, а ваша военная форма, возраст, некоторая схожесть со своей сестрой и, наконец, номер дома, о котором вы спросили, – всё это подсказало, что вы и есть Марат, которого мы ждем. А наша встреча на улице – это просто совпадение, – сказала она и, протянув мне руку, добавила: – Давайте знакомиться, я Тамара, но в семье меня зовут Тасей: так проще.

Моему удивлению не было предела, и я восхищенно сказал ей: «Вы уникальная девушка, и я очень рад с вами познакомиться.

Дверь нам открыла мама Таси – Надежда Абрамовна Гольдштейн-Либерберг. Как мне потом стало известно, она была вдовой Иосифа Либерберга, – государственного и политического деятеля, учёного, первого руководителя Еврейской автономной области на Дальнем Востоке России – в Биробиджане. Её муж был оклеветан, репрессирован и расстрелян в 1937 году.

На вид Надежде Абрамовне было не более пятидесяти. Лагерная жизнь оставила свой отпечаток на ее лице, но её добрые материнские глаза продолжали излучать красоту молодой женщины с мужем, запечатленной на фотографии 10-летней давности, висевшей на стене. Обняв меня, как родного сына, Надежда Абрамовна подозвала к нам мою сестру Майю. Она стояла в стороне, недоверчиво рассматривая меня. Чувствовалось, что она не может совместить детские воспоминания о брате с видом стоящего перед ней молодого человека в гимнастерке с медалями.

– Маечка, детка моя, подойди сюда: это твой братик, Марат, приехал к нам, чтобы встретиться с тобой и со всеми нами.

Она взяла Майю за руку и подвела ко мне.
Мы обнялись и прижались щеками друг к другу.

Оцепенение с моей сестры стало спадать, она уже внутренне поняла, что я и есть ее родной брат, начала рассматривать и трогать руками медали на моей гимнастерке.

– Дети, пора обедать, прошу всех к столу,– объявила хозяйка. Мы вошли в небольшую комнату и сели за обеденный стол, на котором стояла немецкая трофейная кастрюля с жидким супом из пшённой крупы.

– Крупинка за крупинкой бегают с дубинкой,– мелькнула мысль в моей голове, и я сразу осознал, в какой бедности первых послевоенных лет живёт эта семья.

Рядом с кастрюлей стояла хлебница с четырьмя тоненькими ломтиками хлеба: ровно по количеству людей, сидевших за столом. Здесь же на большой тарелке с красивой старинной росписью лежала вареная картошка, тоже по количеству едоков.

Надежда Гольдштейн-Либерберг с Майей и внучкой Ириной, 1956 г.
Фото из семейного архива И. Новицкой.

Надежда Абрамовна разлила всем суп и, глядя на меня почему-то, глубоко вздохнула, потом взяла кусочек хлеба из хлебницы и положила рядом с моей тарелкой.

Еще по дороге Тася рассказала мне, что её маме жить в Киеве, после отбытия срока заключения, запрещено. Они нелегально без прописки проживали в квартире её двоюродной сестры. На работу устроиться по своей специальности учительницей мама не может, хлебных и продуктовых карточек ей не дают – поведала мне она о проблемах семьи. Глядя на стол и сидевших вокруг него людей, у меня словно что-то словно защемило в душе. Отодвинув от себя тарелку с супом, я встал и вышел из комнаты в коридор.

– Марат, ты куда собрался, тебе не понравился наш обед, ты уже уходишь?– спросила меня хозяйка и поспешила за мной.

– Что Вы, Надежда Абрамовна,– я обнял её как свою мать и погладил рукой ее голову – подернутые сединой волосы.

— Тут у меня в вещмешке есть продзапас: получил, когда приехал в Киев. Хорошее дополнение к нашему обеду будет.

Я стал доставать свой сухой паёк: буханку ржаного хлеба, две банки мясных консервов, копчёного леща и пачку сахара-рафинада.

Когда все это разместилось на столе, Надежда Абрамовна долго смотрела то на стол, то на меня, её глаза стали влажными. Она достала платочек и аккуратно вытерла уголки глаз.

– Марат, дорогой, извини меня. Мы не можем принять твой паёк, – повторила она несколько раз, отрицательно покачивая головой, глядя то на продукты, лежавшие на столе, то на меня. Я спокойно достал из кармана гимнастерки несколько десятков продовольственных талонов, полученных вперед на два грядущих месяца, убеждая ее, что мне одному этих талонов вполне хватит.

Она встала, подошла ко мне и обняла по-матерински ласково, чуть прижав к себе, погладила по голове, отчего у меня мурашки побежали по телу. Почти десять лет материнские руки не прикасались ко мне.

— Большое спасибо, тебе, сынок, — сказала она тихо, — наш дом для тебя всегда открыт.

После шикарного по тем временам обеда мы остались в той же комнате, и я услышал историю юности моей сестры, обретенную любовь и заботу в семье Надежды Гольдштейн, которая взяла на воспитание Майю, думая, что ее мать не выживет. Но моя мать не умерла, она выжила всем смертям назло».

Марат Носов рассказал мне также и о второй встрече с Бариновым в Москве, в конце семидесятых годов. В один из дней мама спросила Марата, не хочет ли он сходить с ней на встречу к своей знакомой, где будет Сергей Баринов. Так он случайно оказался в одной московской квартире, где собрались шесть женщин, бывших узниц АЛЖИРа, и его бывший начальник. Они долго сидели в тот вечер за столом, вспоминая годы репрессий сталинского режима против преданных ему людей.

Еще не раз после тридцать седьмого года власть в нашей стране, используя насквозь лживые обвинения в инакомыслии, навешивала аналогичные ярлыки: ЧСИР, космополиты, пятая колонна. Сажали и расстреливали людей – безвинно, чаще невиновных ни в чем. Этот тяжелый груз памяти давил на бывшего начальника лагеря. Баринов знал, читая личные дела заключенных, имена, фамилии, биографии многих прекрасных и невинных узниц АЛЖИРа. Они попадали в лагерь по одной статье, у них не было возможности и выбора что-то изменить в судьбе. Они были великомученицами, которых еще при жизни надо было причислить к лику святых! Почему церковь не встала на их защиту, почему эти женщины, отверженные властью, скрепленные сталинской печатью ЧСИР должны были пройти через этот ад? Почему не звучат фамилии и имена мужей и жен, репрессированных государством, в списках праведников, зачитываемых на великие праздники православных мучеников и в Йом Кипур?

Нет ответов у меня на эти вопросы, как и не было их много лет назад у Сергея Баринова, одного из бывших служителей власти.

Я надеюсь и верю, что, как сказано в книге Притчей Соломоновых: «Память праведника пребудет благословенна, а имя нечестивых омерзеет» (гл.10.7).

Надежда Гольдштейн-Либерберг, покидая зону, пообещала своей умиравшей подруге Анне Носовой, что заберет к себе ее дочь Майю. Б-г в этот раз увидел страдающую невинную душу, он вдохнул в Анну жизнь, и она выздоровела, ступив, было, одной ногой через порог смерти.

Спустя почти восемнадцать лет (страшно даже подумать!) Анна вышла из лагеря и встретилась со своими детьми. Последующая реабилитация не вернула ей потерянной жизни, в которой не было мужа, материнской любви к детям. Марат Носов на всю жизнь запомнил святую женщину, ставшую его сестре второй матерью, он сохранил в памяти прошлую жизнь, где добро всегда побеждало зло. Мудрый Царь Соломон знал смысл и цену слов: «Праведность возвышает народ, а беззаконие – бесчестие народов». (Гл.14.34.)

Иосиф Бренер

Раввин Мордехай Шейнер
В 2002 году по предложению главного раввина России р. Берла Лазара в Биробиджан из Израиля приехал раввин Мордехай Шейнер с супругой Эстер и тремя маленькими детьми. После 1946 года, спустя 56 лет, в Биробиджане вновь появился настоящий раввин

В это время уже рассматривался вопрос о строительстве в центре города новой синагоги. А пока решались проблемы ее проектирования и финансирования, М.Шейнер стал проводить службу в одном из помещений общинного центра. С приездом раввина в область статус еврейской религиозной общины «Фрейд» заметно вырос. М. Шейнер практически сразу был принят общиной. Была, правда, одна проблема, для разрешения которой, как мы все понимали, нужно время. Родители Мордехая приехали в Израиль из Москвы в 1967 году, и он имел весьма небольшой словарный запас русских слов, а Эстер к приезду в Биробиджан знала всего несколько десятков слов и с трудом понимала русскую речь. Зато они прекрасно говорили на идише, пели знакомые нам еврейские песни, что отчасти нивелировало незнание русского языка. Проблема была у детей – Мусе, старшей дочери, а затем сыну, Мони, предстояло идти в школу, а они вообще не понимали русскую речь. Им всем еще предстояло учить новый для них язык, который должен был стать связующим звеном в налаживании доверия и взаимопонимания с окружавшими их незнакомыми людьми и новыми соседями.

Их приезд не остался незамеченным для жителей города. Весь в черном, белой рубашке, широкополой шляпе, с густой бородой Мордехай приковывал внимание прохожих. Когда он выходил в шаббат прогуляться с женой и детьми по нашему биробиджанскому бродвею, – это был уже образец святого семейства на отдыхе.

М. Шейнер, несмотря на свою степенность, по характеру весьма коммуникабельный и общительный человек. Он понимал, что окружавшие его люди воспитывались на идеях коммунизма и иногда в разговоре со мной отмечал, что в основе нашего мировоззрения лежали те же устои, какие заложены в Торе. В этом он был прав. В нашем светском воспитании не находилось ранее место для изучения иудейской религии, истории и культуры еврейского народа. Этот пробел, как он понимал, должен был быть восстановлен в том числе и с его помощью. Он знал, что наше сознание и воспитание не удастся изменить сразу и поэтому ненавязчиво, но настойчиво привлекал членов общины к участию в проведении еврейских праздников, предварительно рассказывая об истории их возникновения. Многие из пожилых прихожан синагоги, где я не раз бывал, в разговорах часто вспоминали о своих родителях, еврейских традициях, которых они придерживались в первые годы переселения в Биро-Биджан. Таким образом, Мордехай, почти не читая книг об истории области, изданных на русском языке, стал узнавать от старожилов их семейные истории, получать практически от первого лица самую важную информацию, дающую возможность изнутри понять жизнь первых еврейских переселенцев.

Рав Шейнер почти сразу наметил основные направления своей деятельности, в числе которых было стремление придать естественность и национальный колорит проведению еврейских праздников, но первым делом необходимо было построить синагогу. М. Шейнер и председатель еврейской религиозной общины «Фрейд» Л. Тойтман обратились к евреям России и зарубежных стран с просьбой принять участие в благородном деле и поддержать строительство синагоги, которую намечалось открыть в канун празднования 70-летия Еврейской автономной области. Конечно, за этим обращением была поддержка правительства области, мэрии Биробиджана, местных предпринимателей, Федерации еврейских общин России и лично р. Берла Лазара, которые не только на словах, но и на деле принимали участие в финансировании строительства синагоги.

10 сентября 2004 года рядом с общинным центром состоялось торжественное открытие новой синагоги. Главный раввин России р. Берл Лазар в сопровождении полномочного представителя президента Константина Пуликовского прибыли в Биробиджан. Это была, после Владивостока и Хабаровска, третья синагога, в открытии которой они приняли участие во время трехдневной поездке по Дальнему Востоку.

Сотни жителей и гостей города присутствовали при этом знаменательном событии. Разрезав алую ленту, губернатор ЕАО Николай Волков и главный раввин России обратились к собравшимся с кратким приветственным словом. Губернатор особо подчеркнул, что здание построено на пожертвования прихожан и взносы еврейских организаций. Главный раввин России р. Берл Лазар в своем выступлении отметил, что «…евреи возвращаются к своим корням, к своей богатейшей духовности, высшим проявлением которой служит общение с Б-гом Израиля. …Пусть и с опозданием на семьдесят лет, но Б-жий дом в Биробиджане открылся, это событие станет этапом в развитии общественной и духовной жизни Еврейской автономной области». Берл Лазар прикрепил на дверях синагоги мезузу. Главный раввин ЕАО Мордехай Шейнер подчеркнул, что новая синагога станет не только местом богослужения, но и еврейским культурным центром, где разместятся молельный зал, библиотека, воскресная школа, молодежный клуб и столовая, где будут готовить кошерную пищу.

М. Шейнер чувствовал, что с открытием новой синагоги среди биробиджанцев стал ощущаться растущий интерес к иудаизму, еврейской культуре, истории города и области. Совет общины принял решение в канун одного из главных еврейских праздников установить возле общинного центра ханукальный светильник, эскиз которой был предложен автором, а изготовлен предприятием ООО «Металлопласт». Впервые за много лет в дни Хануки в Биробиджане зажглись огни ханукии. Но Мордехай после этого праздника обратился ко мне с предложением сделать новую ханукию: как он заметил, согласно традиции, огонь в ней должен быть живым, а не искусственным, не электрическим. Конечно, сделать большую ханукию с лампадами, куда заливают кошерное масло, было нереально в наших условиях. Мы договорились с Мордехаем, что в ханукии будут гореть газовые горелки. За помощью обратились к директору облгаза В.А. Масленникову, и совместными усилиями изготовили металлический каркас светильника, установили в нем горелки, редукторы, газовый баллон. И очередное празднование Хануки состоялось с зажжением настоящего огня.

Рав Шейнер обратился к мэру Биробиджана Александру Винникову с просьбой принять участие в праздновании Хануки и зажечь первые светильники новой ханукии. А. Винников с пониманием отнесся к просьбе раввина установить ханукию в центре города, и в 2007 году пешеходную зону улицы Шолом-Алейхема осветили ханукальные огни. Одновременно на вершине сопки Тихонькой, на телерадиотрансляционной мачте, которая является символом Биробиджана и изображена на гербе города, зажглись прожектора, закрепленные там в виде ханукальных свеч. Свет прожекторов был направлен на восток и был виден за десятки километров из окон поездов и автомашин, проезжавших мимо Биробиджана. Инициатива оборудовать ханукию на вершине сопки была моя, и мне предстояло получить разрешение и согласовать все вопросы по монтажу этих прожекторов на мачте. Это была самая высокорасположенная ханукия в России, которая могла претендовать на занесение в российскую Книгу рекордов Гиннеса, но оформить документы оказалось намного дороже затрат по ее оборудованию, и мы с Мордехаем решили отложить этот вопрос до лучших времен.

Еще одно новшество касалось праздника Суккот – по предложению М. Шейнера в 2005 году у синагоги общины «Фрейд» была установлена сукка (шалаш) новой конструкции, построенная на предприятии «Металлопласт». В Израиле во время Суккота (примерно середина октября) довольно тепло, и стенки сукки делаются из ткани, натянутой на каркас или других легких материалов, а крыша ? из веток. Так и у нас построили предыдущую сукку – из легкого металлического каркаса, обтянутого тканью и перекрывавшегося еловыми ветками. Теперь же за основу был взят бытовой модуль, внутренние стены которого утеплили и обшили фанерой, а крышей, как и предписано иудейской религией, служил настил из веток.

В том же году в Биробиджане открылся первый в Сибири и на Дальнем Востоке России Музей иудаики. Без всякого сомнения, Мордехай Шейнер и его супруга Эстер были главными вдохновителями и одновременно исполнителями всей этой работы. Но Музей иудаики предполагал наличие и демонстрацию религиозных атрибутов, которые надлежало собрать и представить на обозрение посетителей. Ранее в общине уже обсуждался этот вопрос и предлагалось взять часть атрибутов в общине «Бейт Тшува» – в нашей старой синагоге, которой руководил Дов Кофман. Однако Д. Кофман первоначально не соглашался передать новой синагоге исторические документы и другие раритеты. С Довом – Борисом Кофманом я был знаком давно. Работая над книгой «Лехаим, Биробиджан» я не раз встречался с ним, обсуждал историю нашей старой синагоги, и ему было крайне интересно узнавать неизвестные для него детали событий и, одновременно, он сам с большим удовольствием рассказывал о своих встречах с последними ее руководителями. Поэтому реб Мордехай попросил меня обсудить возможность передачи части книг и религиозных атрибутов для нового музея. Мы поговорили, и Дов согласился сделать это, но при условии: все, что будет передано, мы опишем и обязательно опубликуем. Впоследствии это обещание было выполнено. В Евроазиатском еврейском ежегоднике за 5768(2007/2008)год, вышедшем на русском и английском языках, была опубликована моя статья, где было подробно описано все, что было передано в биробиджанский Музей иудаики общиной «Бейт Тшува».

14 февраля 2006 года мы с Мордехаем пришли в синагогу на ул. Маяковского – Дов обещал показать нам старые парохеты, Арон-Кодеш, именные столики, хранившиеся на чердаке с тех пор, как сгорела синагога на ул. Чапаева. Дов, увидев нас, с доброй улыбкой вышел навстречу, с удовольствием пожал руки. Мордехай был с ним знаком, но чувствовалось, что разница в возрасте – почти в два раза – его немного смущала. С другой стороны – два раввина в одном городе, которые относились к двум разным организациям: ФЕОР и КЕРООР и, соответственно, подчинялись двум главным раввинам России Б. Лазару и А.Шаевичу. Есть вопрос…

Я подарил Д. Кофману менору, изготовленную на нашем предприятии, и напомнил о его обещании передать для музея старый столик, на который я обратил внимание во время моего предыдущего посещения синагоги. К этому столику была прибита табличка, с вычеканенным на ней именем его хозяина. Осмотрев столик, Мордехай сразу же сделал первое открытие: на табличке было имя его владельца – Борух Майзлер.

Этот человек был шойхетом Биробиджанской религиозной общины в пятидесятых годах. М. Шейнер очень заинтересовался этой находкой – он знал о том, какой порядок принят в синагогах в отношении таких столиков. На иврите они называются «Амуд тфила». Существует эта традиция давно. Обычно в синагогах наиболее почетные и уважаемые прихожане заказывают для себя столики, на которых записаны их имена. Во время молитв, в шаббат, дни праздников его никто не занимает, понимая, что этот столик принадлежит известному в синагоге человеку. Рассказывая эти подробности, Мордехай провел по столику рукой, как будто пытаясь почувствовать тепло прежнего его владельца и ощутить его присутствие. Он внимательно всматривался в надпись. Столик, сделанный из липы, был легким и простым по конструкции. У него не хватало одной маленькой дощечки, но это нисколько не уменьшало его ценности. Без всякого преувеличения, его история насчитывала более полувека.

Мы понимали, что в Музее иудаики появится новый экспонат, достойный внимания, со своей историей, и, самое главное, появится имя еще одного иудея, о котором в Биробиджане наверняка знали все прихожане в пятидесятые годы.

У стены стояли два старых Арон-Кодеша. На том, что побольше, сильно обгоревшем во время пожара, вверху виднелась надпись. Беглого взгляда ребе было достаточно, чтобы определить: там записаны главные десять заповедей. Чуть выше был нарисован маген-Довид с именем Б-га, написанным в центре звезды. Между Арон-Кодешами стояла большая «Амуд» (специальная тумбочка-подставка, за которой произносит молитву кантор в синагоге), на ней также была картинка с записанной молитвой и под ней – наполовину стертая надпись. Мордехай прочел на иврите вслух, затем еще раз и воскликнул: «Я вам сейчас переведу, что здесь написано дословно: «Амуд подарила Сара, дочь ребе Авром Бер». Словно дети, мы обрадовались этой второй находке, расспрашивая у Дова, кем же мог быть человек, сделавший такой подарок синагоге. Вспомнив, что на парохете также были какие-то наполовину стертые надписи, я попросил показать их Мордехаю.

Старые парохеты аккуратно лежали в шкафу. Сшитые из красного бархата, они выцвели и порядком обтрепались. Мордехай с трудом разобрал слова – и опять новость! Вместо молитвы, как я думал, оказалось, что на ней было написано: «Парохет подарила синагоге женщина Вити, дочь ребе Шолом Ноте Файман десятого Ава». Мордехай знал, что означает для верующего еврея этот день и предшествующий ему – Девятое Ава.

Девятое Ава – день, в который у евреев произошло много несчастий. Девятое Ава связано с самыми сокровенными чувствами еврейского народа, с пронесенной через многие века болью от сохранившихся в памяти трагедий, связанных с разрушением Первого и Второго Храма. Девятого Ава 1492 года 300 тысяч евреев были изгнаны из Испании. Девятого Ава – падение крепости Бейтар, последнего оплота повстанцев Бар-Кохбы, когда сотни тысяч сынов Израиля были убиты римлянами. Еврейский народ не раз постигали такие трагедии, и он снова возрождался. Великая скорбь совершенствует человека. Печаль, любовь и радость сочетаются в этом единстве и чувствуются сегодня так же, как и в прошлом. Религиозные евреи уже на протяжении многих веков ежедневно молятся и ожидают прихода Мошиаха (Мессии) и начала строительства и возрождения нового Иерусалимского Храма на месте разрушенного.

Все сходится. Скорее всего, после того пожара прихожане сообща принялись восстанавливать синагогу. И в день Десятого Ава 5717 года от сотворения мира биробиджанские евреи подарили синагоге эти символы и атрибуты иудейской религии – свидетельства той истиной религиозной культуры, которая была среди наших прихожан. На следующий день после дней траура, которые заканчиваются по еврейскому календарю Девятого Ава, прихожане принесли в общину все, что было необходимо, чтобы возродить к жизни новый храм взамен сгоревшей синагоги. Что может быть более значимым в такой ситуации, чем принятое всей общиной решение собрать деньги и купить другое здание, чтобы не прекратилась религиозная жизнь, чтобы не закрылась синагога, не умерла надежда, которая объединила людей после такого горя?

На полках в шкафу лежали еще старые парохеты, кипы, тфиллины и мешочки для их хранения, Торы, талесы и большие пакеты с какими-то книгами.

– Это старые молитвенники, сидуры, Торы, спасенные после пожара, которые нельзя просто так выбросить, так как их необходимо захоронить по специальному ритуалу, а мы этим никогда не занимались, – объяснил Дов.

Осторожно вынимал я на свет Б-жий пакеты с бесценным сокровищем наших предков. Одного взгляда на истрепанные и затертые страницы, частью обгоревшие от пожара, было достаточно, чтобы мысленно представить, что можно будет здесь найти, разобравшись в этом старинном книжном кладе.

Реб Кофман хранил, как и положено было в данном случае, оставшиеся последние следы некогда активной религиозной деятельности Биробиджанской общины. Он знал, что их нельзя просто сжечь или уничтожить каким-либо другим способом. В шкафу было пять полных пакетов со старыми молитвенниками, календарями, книгами, большей частью разорванными и частично обгоревшими. Полвека назад эти книги были спасены от огня. С риском для жизни евреи бросались в огонь еще до приезда пожарных и вытаскивали их из горящей синагоги. Они многое спасли от уничтожения, но языки пламени прошлись по этим обложкам, по страницам книг, оставив черные обугленные следы как свидетельство того пожара. Взяв первый попавшийся молитвенник, я увидел, что он зачитан до такой степени, что поля страниц полностью стерты. На тонкой, с коричневым оттенком бумаге сохранился в целости текст. Я дал книгу в руки р. Шейнеру, спросив у него, сколько ей лет. Бережно взяв ее, он по комментариям к тексту определил, что этому молитвеннику около 150 лет.

Сколько человек держали в руках эту книгу? Где, в каких местечках и синагогах она поддерживала дух ее владельца? Кто привез ее в Тихонькую? Многие евреи-переселенцы из Украины, Белоруссии, Молдавии, других республик и городов СССР и зарубежных стран везли с собой в котомках небогатый домашний скарб, среди которого самое ценное, что у них было, – книги, тфиллины, талесы. Они переходили из рук в руки как фамильная драгоценность, от прадедов к дедам, отцам, детям.

Молитвенники были отпечатаны в разных городах мира: Варшава, Петраков, Вильно, Краков, Люблин, Вена, Редельайм, Иерусалим, Берлин, Житомир, Одесса, Черновцы, Бердичев. Книги были переведены с иврита на разные языки, в том числе более 20 книг с переводом на идиш. Почти половина книг была польского издания. Некоторые из них были отпечатаны с переводом еще на старый идиш, который давно вышел из употребления. Несколько фрагментов молитвенников попалось с переводом на старый русский язык. Здесь было более пятидесяти книг «Махзор» в различном варианте. По мнению р. М.Шейнера, это свидетельствует о том, что в дни еврейских праздников в синагоге собиралось довольно большое количество прихожан.

Достав из шкафа и развернув старые талесы, я вспомнил слова писателя Виктора Финка, попавшего на молитву в Йом-Кипур в Валдгейме, о старых, рваных, в заплатах талесах у евреев, которые он увидел. Мне показалось, что передо мной лежали те же самые талесы. На них были пришиты заплаты. Этот ремонт был сделан из разных тканей и разными нитками – потому понятно, что в разное время и, надо полагать, разными людьми. Быть может, этим талесам тоже не одно столетие.

Мы погрузили все эти пакеты с книгами, религиозные атрибуты, столики в машину и отвезли в синагогу к Мордехаю Шейнеру. Боясь случайно повредить и без того пострадавшие раритеты, бережно начали раскладывать книги на большом Амуде, в центре молельного зала синагоги. Их было так много, что решили не спешить, а разобрать все по частям.

Мордехай тогда же рассказал мне, что из тридцати четырех лет жизни тридцать лет он изучает Тору. В тот день он вспомнил одну историю из своего детства. В день совершеннолетия, которому посвящается обряд Бар-Мицва, его дедушка Эфраим-Менаше подарил Моте очень старый молитвенник, который он привез еще из России. Мотя спросил его, зачем он отдает такую старую и, наверное, дорогую книгу. Дед, глядя на внука, молчал, его глаза наполнились слезами: «Вырастешь, потом будешь меня вспоминать», – с трудом произнес он.

Реб Шейнер как будто заново пережил эту историю, перебирая тогда старые священные книги. Я смотрел на него и видел, что на его лбу выступил пот, так он был взволнован, аккуратно раскладывая книги, что-то шепча, покачивая головой, быстро прочитывая заголовки страниц, названия книг. Молитвенники были отпечатаны в разных странах. Здесь был сборник праздничных молитв польского издания, которому, как полагал Мордехай, 188 лет. Другой молитвенник, «Слихот» (в переводе «Раскаяние»), также изданный в Варшаве, датирован 1878 годом. Одна из книг была комментарием для простых верующих и женщин – «Цеэна Уреэну», что в переводе с иврита означает «Пойдите и поглядите», ей было не меньше 170 лет.

Такие книги впервые были изданы на идише в 1590 году в Праге для тех, кто не знал иврит. Она переиздавалась более двухсот раз, так как была простой и доступной в изложении комментариев к Торе, и поэтому оказалась такой популярной и востребованной простыми евреями.

В одном из молитвенников Мордехай нашел в тексте очень редкую молитву, посвященную русскому царю. В этой молитве выражены преданность и верноподданнические чувства евреев к государю. Несколько фрагментов молитвенников нам попалось с переводом на старый русский язык. Среди всего этого богатства были рукописные календари, составленные прихожанами, таблички, которые вывешиваются в синагоге при проведении различных молитв. На одном из листков были записаны на идише имена людей, для выздоровления которых необходимо было прочитать молитвы. Одно из найденных объявлений было посвящено празднику Рош а-Шана. На другом листке от руки был заполнен образец «ктубы» – брачного контракта. Среди вещей была шапочка для кантора, читающего молитвы и поющего песни в синагоге. Взглянув на один из небольших пакетиков, в котором были какие-то обрывки веревочек и страниц, Шейнер определил, что это «гениза», где специально хранятся обрывки текстов священных книг, уже ненужные списки, рукописи. Когда эти хранилища заполнялись, содержимое вынимали и с особым почетом хоронили на кладбище.

Изучение найденных материалов заняло не один день, но уже становилось понятно, что работа на этом не закончится. Прихожане синагоги восприняли новость о находке с большим энтузиазмом. Они начали вспоминать подробности еврейской религиозной жизни в Биробиджане. Выяснилось, что Борух Майзлер был к тому же и хазаном в синагоге, а старый «Амуд» изготавливал на мебельной фабрике по заказу один из пожилых прихожан, а тогда пятнадцатилетний паренек Миша Кесельбренер. Михаил вспомнил и моего папу, так как после того, как сгорел фанерный завод, произошло объединение, и все его рабочие перешли на мебельную фабрику. Дядя Михаила, Абрам Кейзер, был помощником у хазана. «Миньян, – вспоминал Михаил, – был всегда, а на шаббат места в синагоге иногда не хватало». Что может быть более достоверным, чем свидетельство очевидца этих событий?

Еще не раз я возвращался в старую синагогу. В один из моих визитов среди священных книг и молитвенников я нашел в отдельном ящике Амуда, который уже много лет не открывался, неплохо сохранившийся большой текст, написанный на идише. На запыленном пожелтевшем листе гусиным пером было написано обращение к празднику Йом-Кипур. Дов не возражал передать его в музей, и я сразу поехал в синагогу к Мордехаю. Взглянув на листок, ребе удивился. «Нам еще не попадались такие документы, – сказал он, – это не просто обращение, это целая молитва». В нем была изложена трагическая история жизни одной семьи и поминальная молитва, обращенная к людям. Написано это было приблизительно в 1959 году человеком, испытавшим и пережившим вместе с семьей все ужасы страшных военных лет. Мордехай с большим трудом смог разобрать и перевести этот местами выцветший текст. К великому сожалению, отсутствовала фамилия автора, которую еще предстоит узнать в будущем.

Но, пожалуй, самым важным и драгоценным подарком Дова Кофмана стала часть настоящего Свитка Торы с полной главой Ваикра. Вместе со Свитком были две старинные деревянные ручки Торы. Сегодня все эти находки по праву занимают центральное место в Музее иудаики Биробиджанской синагоги. Почти каждый день музей принимает посетителей и гостей города, здесь они могут увидеть историю Биробиджанской синагоги и ее прихожан. Это необходимо для того, чтобы восстановить историческую справедливость по отношению к тем людям, которые, несмотря на гонения, страх, остались преданными своей вере. Это их усилиями и неимоверным трудом был построен вдали от цивилизации Биробиджан и создана названная в их честь Еврейская автономная область.

В очередной воскресный день в одной из комнат синагоги, где намечалось оборудовать музей, мы с Мордехаем Шейнером и Ефимом Пучинским собрались, чтобы обсудить, что куда расставить и где что разместить. Первым делом мы повесили на стену старый Арон-Кодеш. Теперь, Мордехай уже точно знал, что Музей иудаики будет! Эстер занялась дизайнерской работой по оформлению стендов, планшетов и пропадала там целыми днями. Открывая музей, рав М. Шейнер сказал: «О Биробиджане много говорят и пишут и в России, и за рубежом. Туристы, журналисты едут сюда не только для того, чтобы прикоснуться к истории создания Еврейской автономной области, но и в поисках идишкайта, еврейской культуры. Поэтому нужно дать им возможность увидеть здесь то, что они ищут». После открытия музея рабанит Эстер подготовила комплект открыток, посвященных этому событию, которые были изданы Федерацией еврейских общин СНГ.

По инициативе совета общины «Фрейд» на государственном телеканале «Бира» в ЕАО была открыта телевизионная передача «Идишкайт», которая стала неотъемлемой частью духовной, религиозной и культурной жизни области. Раввин Мордехай Шейнер и рабанит Эстер стали ее постоянными ведущими, что добавило интерес к этой передаче. В рубрике «Пятничная молитва» рав Шейнер разъяснял смысл соответствующих глав Торы, происхождение тех или иных обрядов, значение еврейских праздников, а в рубрике «Рецепты от Эстер», рабанит рассказывала о популярных еврейских блюдах. В одном из интервью М. Шейнер сказал: «Постоянное общение с огромной зрительской аудиторией, я уверен, приближает еврейских зрителей к истокам национальных традиций и способствует установлению корректного диалога с последователями других религий. Если хоть один еврей станет лучше понимать свою религию и свои национальные особенности – это значит, что «Идишкайт» свою задачу выполняет, и мы будем продолжать наше телевизионное общение».

Практически сразу после приезда в Биробиджан Мордехай стал интересоваться, где находится еврейское кладбище. Можно ли его найти, осмотреть места захоронений, надгробия, фамилии умерших евреев. Весной 2003 года, когда еще только начала пробиваться зелень и распускаться яркая свежая листва на деревьях, мы поехали на наше старое кладбище. Несколько часов мы ходили по едва различимым тропинкам, подходя практически к каждому надгробию, фотографируя как спму мацейве, так и крупным кадром надписи на ней. Мордехай с огромным интересом вглядывался в имена, с удивлением рассматривал надписи на идише и русском языке, комментировал увиденное. На кладбище мы не увидели захоронений старше сороковых годов, и в этом для меня тоже остался вопрос, так как совершенно не понятно, где были захоронения первых переселенцев. Возвращаясь в синагогу, Мордехай сказал мне, что обязательно хочет посмотреть кладбища в крупных селах области. Позже Мордехай побывал в селе Найфельд, где первое захоронение было датировано 1929 годом, а также в Валдгейме, Амурзете, Бире, Лондоко, Биракане, Бирофельде. Он собрал сведения о евреях, похороненных там в довоенные годы, которые были увековечены впоследствии на страницах созданной им «Книги памяти» в биробиджанской синагоге. Мордехай записывал даты рождения и кончины людей, обозначая их в книге летоисчислениями – от сотворения Б-гом мира и по современному календарю. Интерес рава М. Шейнера к нашему забытому старому кладбищу подвиг меня написать научную статью, которая была опубликована в 2011 году в сборнике «Мизрах», изданном в Германии под редакцией Бера Котлермана…

Каждую весну в Биробиджане готовятся к Песаху, ждут его наступления. В общинном центре «Фрейд» можно приобрести мацу и кошерный сок, благотворительная служба «Хэсэд» раздает своим подопечным подарки, члены общины, руководители области и города принимают участие в пасхальном седере. Но, наверное, больший интерес встреча Песаха вызвала у детей воскресной школы в тот год, когда они впервые научились сами выпекать мацу. Именно по инициативе Мордехая на нашем предприятии была изготовлена специальная печь для выпечки мацы, которая работала на газе. Надо было видеть, как несколько десятков детей под руководством Эстер и Мордехая, членов общины готовят тесто и пекут мацу. Это была самая вкусная маца на празднике Песах!

В 2009 году приход праздника Песах в Биробиджане совпал с уникальным ритуалом – «Биркат Га Хама» – благословение Солнца. Эта церемония прошла во дворе биробиджанской синагоги. Согласно Торе, вечером четвертого дня Б-г создал солнце, звезды и луну. Как написано в (Берейшит 1:17-19): «И поместил их Б-г на своде небесном… И был вечер и было утро: день четвертый». Один раз в 28 лет солнце возвращается туда, куда оно было помещено в процессе создания мира. В этот день в Биробиджане был виден весь солнечный диск. Мы воспользовались затемненными стеклами, чтобы посмотреть на солнечный диск и с большим вниманием наблюдали за происходящими действиями и пояснениями рава М. Шейнера и Бориса Голубя. Это событие главный раввин М. Шейнер наблюдал в Биробиджане впервые в жизни, и оно его очень впечатлило.

У меня в альбоме хранится открытка – приглашение на проведенный впервые в Биробиджане обряд опшерениш – обряд первой стрижки еврейского мальчика, достигшего трехлетнего возраста. Своего сына Леви-Ицхока постриг главный раввин ЕАО Мордехай Шейнер.

– Удаление локонов с детской головки, – объяснил он собравшимся на этой церемонии, – символизирует приближение ребенка к Б-гу и начало его воспитания в духе еврейских традиций и постижения заповедей иудаизма. Для приглашенных Эстер приготовила сладкий стол.

Конечно, к детям в семье Шейнеров особое отношение. Не раз мы с женой приглашали их к себе в гости. В одно из таких посещений мы спросили у Мордехая и Эстер, как они справляются с детьми, на что глава семьи ответил: «Трудно приходилось, когда было три ребенка, а сейчас старшие дети знают, что надо ухаживать и смотреть за младшими, и уже не замечаешь, что есть какие-то проблемы. Они сами разбираются». Наверное, он прав. Как жаль, что Эстер не получила в нашей стране Медаль Материнства. Это был хороший пример воспитания детей в семье. Какая разница, что написано было в их паспорте. Они жили в Биробиджане и были примером для многих.

Мордехай с большим интересом относился к истории области, к моей работе. Он помогал мне, делая переводы отдельных страниц из книги И. Бабицкого «Еврейское переселение в Биробиджан». Это было первое научное издание, изданное в 1965 году за рубежом, в Израиле, о переселении евреев в область. Именно Мордехай стал связующим звеном в поездке в Биробиджан группы туристов из США, Канады, Израиля летом 2010 года. М. Шейнер обратился ко мне с вопросом и сразу с просьбой: могу ли я провести для них экскурсию по Биробиджану? Отказать ему я не мог, тем более что принимал участие в разработке туристического маршрута и изготовлении стендеров по историческим местам города, которые установлены теперь возле нескольких оставшихся в сохранности исторических зданий. Я спросил у Мордехая, кто эти туристы и от какой туристической компании они сюда едут. К моему удивлению р. Мордехай сказал, что эту группу собрал один раввин и в ней будут не молодые, но очень успешные, образованные, интересные люди. Чисто машинально я спросил, кто этот раввин, который привезет эту группу. И тут я услышал, что его фамилия Токайер.

Я посмотрел на ребе и с удивлением переспросил:

– Это какой Токайер? Его случайно зовут не Марвин?

– Да, Марвин Токайер, – ответил Мордехай, и уже удивленно посмотрел на меня.

Еще не веря в такое совпадение, я решил уточнить у ребе:

– Это тот Марвин Токайер, который написал книгу «План Фугу»?

– Да, это он написал эту книгу. Откуда ты его знаешь, ты читал эту книгу? Она ведь на русском языке не издавалась.

Тут уже мне пришлось объяснять нашему ребе, что одну из глав своей первой книги я посвятил рассказу о плане Фугу и визах жизни, которые спасли тысячи евреев от верной смерти накануне Второй мировой войны, о чем и написал М.Токайер. А его книгу, изданную на английском языке, мне, через знакомых, прислали в 2005 году из Японии.

Я пообещал р. Шейнеру, что с удовольствием проведу экскурсию и даже постараюсь организовать встречу М.Токайера с общественностью в областной библиотеке. Теперь уже я сам с нетерпением ждал встречи с автором книги, которая стояла у меня на книжной полке. Марвин Токайер, один из известных в мире раввинов, глава фонда поддержки еврейских общин в США. В составе группы была также соавтор книги, журналистка Мэри Сварц. В день их приезда, вечером я пригласил Марвина Токайера и Мэри Сварц к себе домой. Вместе с ними пришел его внук. Несколько часов, уютно расположившись у камина, мы говорили на идише и английском о его книге, о Биробиджане и, конечно, о его дальнейших творческих планах.

Имя М.Токайера вошло в еврейскую историю с его книгой «План Фугу», открывшей миру удивительную и невероятную историю спасения тысяч евреев японцем Тиуне Сугихара. После выхода в свет этой книги Тиуне Сугихара – бывший японский консул в Ковно – навечно занесен государством Израиль в список Праведников мира. Мир узнал об еще одном праведнике, спасшем тысячи евреев от верной гибели в фашистских лагерях смерти. Книга повествует о жизни и деятельности этого человека, его судьбе (которая не была безоблачной) до и после войны, о трагедии евреев и роли Японии в решении «еврейского вопроса» в те годы.

Прощаясь с городом, Марвин Токайер сказал: «Мы провели здесь чудесное время, и находимся под большим впечатлением от визита в Биробиджан. Мы пролетели тысячи километров, чтобы оказаться здесь, но я должен вас заверить, что каждая секунда нашего пребывания здесь бесценна и останется в памяти. Мы были в синагоге на утренней молитве, и у каждого блестели слезы в глазах, потому что мы благодарны людям Биробиджана и так рады, что здесь побывали».

Отъезд семьи раввина многие восприняли с сожалением и грустью. Пожилые прихожане и молодые ребята относились к нему с большим уважением. Мордехай Шейнер принимал активное участие во многих мероприятиях, которые проводились в летних лагерях для детей, как в масштабах города, так и дальневосточного региона. Его знание классиков еврейской литературы, истории еврейского народа, его традиций и культуры впечатляло многих, кто с ним общался. Возможно, поэтому вокруг него собирались и молодые ребята, которые тянулись к знаниям тысячелетней истории народа Книги! Совпадение или случайность, я бы сказал, что закономерность, когда один из учеников раввина Мордехая Шейнера – Эли Рисс, после почти двух лет общения с ребе, принял в 2006 году предложение поехать в Москву учиться на раввина. Затем была учеба в Нью-Йорке и снова в Москве. После отъезда М. Шейнера в Израиль Эли Рисс обратился к Главному раввину России Берлу Лазару с просьбой направить его раввином в Еврейскую автономную область. Мне кажется, это действительно закономерность, когда учитель готовит себе смену, в этом и заключается преемственность, смысл работы, смысл жизни.

В дни празднования десятилетия Биробиджанской синагоги мне бы хотелось напомнить еще раз о деятельности первого раввина ЕАО Мордехая Шейнера и его жены, рабанит Эстер. Они живут сегодня далеко от нас, но не забывают о прожитых здесь годах, отдав много сил, знаний и частицу своей души большой просветительской работе, рассказывая нам об истории еврейского народа, еврейских традициях, создав Музей иудаики и выполнив много других мицвот. Они оставили свой след в истории Биробиджанской синагоги и нашей памяти.

Иосиф БРЕНЕР